Русская судьба самурая
Воздушный ас императорской армии Японии, кавалер ордена Золотого Коршуна, летчик-истребитель старший лейтенант Еситиру Накагава пережил Вторую мировую войну, но живет он отнюдь не в Японии – в глухоманном калмыцком селе под Ики Бурулом. Нет, он ни от кого там не скрывается и не таится… Просто именно в этих степях нашел свою последнюю посадочную полосу, свой последний аэродром, и односельчане знают его, как бывшего тракториста-механизатора, простого сельского пенсионера…А здешняя степь и в самом деле – аэродромного, нет – космодромного простора, и шоссе, бегущее напрямик из Элисты в Ики Бурул – так похоже на взлетную полосу. Едем в поселок Южный, в котором живет Еситиру Накагава, или самурай дядя Саша, как зовут его местные жители.
Когда я узнал о том, что в Калмыкии обретается бывший японский летчик-ас, я принял это за розыгрыш. Но жизнь намного прихотливее любой фантазии. И вот правда факта, о которой поведал 94-летний старец…
Родом он из актерской семьи, жившей в Токио: девять сестер и два брата. Еситиру был старшим. Когда началась Великая Восточная Азиатская война (так называли в Японии Вторую мировую), Еситеру поступил в летное училище, но не закончил его – отправили на фронт. Так что доучиваться пришлось в воздушных боях над Бирмой, Филиппинами, под Сингапуром.
Воевал отчаянно – на его счету 18 сбитых американских самолетов. Поменьше, чем у «Рихтгофена Востока» - фельдфебеля Хиромичи Синахары – у того 58 побед, но все же достаточно, чтобы получить орден «Золотого Коршуна» и досрочно звание «тюи» – старшего лейтенанта.
За храбрость его причислили к касте самураев и вручили катану – традиционный самурайский меч.
В 1945-м Накагава был тяжело ранен – осколок американского зенитного снаряда повредил тазобедренный сустав. К летной работе старший лейтенант оказался непригоден, и его комиссовали. Красно-эмалевый крест Сёгунд-зинсё «за ранение» стал последней его боевой наградой. С ним он и уехал к родителям, которые жили в городе Тайохара (ныне Южно-Сахалинск). Именно здесь он и застал окончание войны. В город вошли советские войска, и Еситиру Накагава должен был пополнить ряды военнопленных соотечественников. Но самураи в плен не сдаются. У Еситиру был танто - кинжал самурая, и он сделал себе харакири. Военный врач Олег Терентьев зашил вспоротый живот и спас 25-летнего офицера. Спас ему жизнь, но не самурайскую честь. Кодекс чести «Бусидо» не признает неудачных попыток лишить себя жизни. Танто, кинжал для харакири, и скальпель хирурга перекроили судьбу аса. И для Еситиру началась новая жизнь – русская.
Почти восемь лет сибирских лагерей: Хабаровск, Томск, Новосибирск, Канск…
Моя тетка Тамара Ивановна Крылова, агроном, работала в те времена на Дальнем Востоке и имела дело с японскими военнопленными. В своей книге «Листки судьбы» она рассказывала:
«Из своего лагеря ходили они на работу по-военному, строем, повзводно и обязательно с одной и той же песней. Это была песня Лебедева-Кумача «Москва майская», а вернее, не вся песня, только один куплет и припев. Бывало, еще колонны не видать в тайге по дороге, а в утреннем свежем воздухе далеко слышно: «Страна моя, Москва моя, ты самая любимая!».
Пели они ее не все вместе, а повзводно. Пропоет первый взвод половину куплета, дальше эти слова поет второй взвод, ютом третий, затем опять первый взвод поет вторую половину куплета, за ним второй взвод эту же половину, потом третий и т. д. И этих слов им хватало надолго, потому как они повторялись по частям, поочередно и многократно.
Не знаю, был ли им известен смысл слов, но под бодрый жизнерадостный мотив веселей было шагать строем, и они очень любили эту песню.
Дисциплина у них была строжайшая, но подчинялись они только своим командирам. Бесполезно было рядовому солдату что-то объяснить или сделать замечание — он все проигнорирует, ты для него — пустое место. Выпалывает он, например, свеклу, а сорняк оставляет. Как ты ему ни показывай, что нужно делать наоборот, он будет продолжать делать по-своему. Но только начальник сделает ему замечание — он тут же начинает делать как надо, переделает весь ряд сначала и больше ни разу не ошибется.
Впрочем, работали они в основном добросовестно. Соревновались между собой. На поле впереди ставили красный вымпел — кто первый достигнет финиша. Пололи очень проворно, двумя руками.
Нужно было собирать огурцы на поле. Своих поставить не решалась — больше потопчут. Японцы работают аккуратнее и босиком. Объяснила ВК, какие огурцы собирать, в какую тару, и ушла на другое поле. Возвращаюсь к обеду и вижу, что все сидят и обедают, а один солдат стоит навытяжку. Спрашиваю, почему солдат не обедает.
— А он огурец кушай, кушай.
То есть, когда собирал, то съел один огурец, и за это его лишили обеда и поставили стоять, когда все сидели и обедали. Значит, они пока собирали, ни одного огурца не съели? Это по нашим меркам было поразительно. Говорю: вот вам ящик огурцов, кушайте. Они заулыбались, довольные. «Вот теперь можно кушай, кушай».
Еситиру Накагава попал на лесоповал, валил в тайге сосны, лиственницы… Зимой, в сибирские морозы, адская работа. Он и сейчас старается не вспоминать те восемь лет, которые он провел в лагерных бараках.
- Слева лежит – умирает. Справа сосед лежит – тоже умирает. Только губами шевелит «кушать хочу».
А он – выжил. Может быть, молодой организм сдюжил, может быть, после харакири жить хотелось с удвоенной силой…
В 1953 год ему разрешили выезд на родину, но к тому времени он полюбил русскую девушку - Таню Горбачеву.
Таежный роман под Канском обещал подарить ему сына. И он решил не возвращаться в Японию. К тому же над ним довлел позор недопустимого для настоящего самурая неудачного харакири.
Накагава принял советское гражданство и женился на Тане. Стали жить в Узбекистане, в Хорезмской области. Таня, кроме сына Лени, подарила ему еще и дочь Галю. Надо было содержать уже немалую семью, и Накагава колесил по бескрайней стране, нанимаясь на сезонные работы. Он умел летать и сбивать самолеты. Но это мастерство осталось по ту сторону жизни. И бывший летчик сел за рычаги трактора. Освоил несколько рабочих профессий и на лесоповале… В далеком Дагестане, куда занесли поиски работы, застала его скорбная весть о преждевременной смерти жены.
Он вернулся домой, отдал детей на воспитание родственникам жены, а сам снова отправился на заработки. В конце 60-х годов переехал в Калмыкию и поселился в маленьком селе Южном, где нашел новую спутницу жизни – местную вдову многодетную кубанскую казачку Любовь Завгороднюю, помог ей вырастить младшую дочку Оксану, сыновей Алешу и Игната. Работал осмотрщиком плотины Чограйского водохранилища, рыбачил, разбил собственный сад, хорошо ладил с односельчанами. Они звали его по-свойски – дядей Сашей.
Но на родине, в Японии, его помнили и искали, хотя и знали, что он совершил харакири. Мать не верила в его смерть до конца своей жизни...
У него было два брата и восемь сестер, и они, через международный Красный крест сумели навести справки, что бывший японский офицер Еситиру Накагава не погиб в 1945 году, а живет в глубокой российской провинции. Они обратились в посольство Японии в России провести ДНК-экспертизу. И она подтвердило кровное родство живущих на Хоккайдо сестер и братьев Накагава с сельским пенсионером из калмыцкого поселка Южное. И тогда в Элисту приехала его младшая сестер Тоёку и увезла брата в Токио. Спустя полвека он снова оказался в небе на борту самолета, на этот раз, как пассажир. О чем он думал, пролетая над облаками? Вспоминал ли свои отчаянные воздушные атаки, или оживлял в памяти строки танку:
Дым, плывущий и тающий в небе лазурном.
Дым, плывущий и тающий, -
Разве он не похож на меня?
И еще жила в душе тревога: вдруг встретят земляки насмешками над его неудавшимся самурайским подвигом? Однако его встретили, как национального героя, летчика-аса, кавалера высших воинских наград.
- Я побывал на Хоккайдо, - рассказывает Еситиру. - Родные места со времен войны не узнать. Гостил у сестер в Саппоро. Побывал в городке Кибаи у младшего брата Йосиу – у него там свой ресторан. Посетил могилу матери, она умерла за 13 лет до моего возвращения. Оказалось, что мама не верила в мою гибель и все эти годы терпеливо меня ждала. Не зря говорят, материнское сердце не обманешь... А вот отец погиб в зиму 1945-го. Узнал, что любимый сын сделал себе харакири, от горя запил и замерз в сахалинских снегах.
Как ни хорошо в гостях, а Еситиру, к изумлению родичей, засобирался домой в Калмыкию. Его долго уговаривали, обещали персональную военную пенсию, комфортабельную квартиру в Саппоро, но он давно уже выбрал свой путь.
- Ну как же я мог оставить свою бабку? Как-никак, прожили около 30 лет. Ее в Японию тоже звали, но она наотрез отказалась: куда я, мол, без своих телесериалов? Да и родной язык я почти забыл, без переводчика приходилось изъясняться жестами. А потом шумно там очень и страшная теснота. У нас – просторы степные!
Он вернулся. Теперь его знали и в Калмыкии.
- Президент Кирсан Николаевич Илюмжинов подарил мне дом. – С благодарностью произносит Еситиру имя президента Калмыкии.
Домик не ахти, но все же каменный и с газовым отоплением. Теперь не надо запасать на зиму дрова. Правда, водяные трубы подтекают. Но это дело житейское… В свои немалые годы Накагава не бездельничает – ухаживает за садом, выращивает гусят. Есть в хозяйстве и одна курица.
- Почему только одна? А где петух?
И тут Еситеру рассказал историю про то, как сосед выбросил полудохлого цыпленка, а он его подобрал и выходил. С пипетки давал лекарство. Выросла замечательная курица-хохлатка, которая теперь дарит каждое воскресенье по свежему яйцу своему спасителю и хозяину. Завязалась самая настоящая дружба между кавалером ордена Золотой Коршун и курицей, которая, конечно же, никогда не попадет в бульон.
- Осенью 2007 года Еситиру Накагава, - рассказывает председатель общества калмыцко-японской дружбы Светлана Гиляндикова, - стал героем телевизионной передачи «Жди меня». В студии он встретился с разыскавшим его сыном Лёней и внучкой Эсен, которые живут в Башкирии. Леониду уже 60, всю жизнь он проработал сварщиком, по выслуге лет давно вышел на пенсию, вырастил двух дочерей.
Та встреча дяде Саше перевернула всю жизнь. Несмотря на свой более чем преклонный возраст и неважное здоровье, он хочет жить, чтобы видеться с Леонидом, у него появился стимул. Сын уже приезжал к отцу в гости, пишет письма, часто звонит. Кстати, они могли бы увидеться и раньше. Задолго до того в администрацию поселка (я тогда работала в нем главой) звонили редакторы телепередачи «Пусть говорят» и приглашали Накагаву на съемку. Мы собрали дядю Сашу и тетю Любу в дорогу, купили им выходную одежду и билеты до Москвы, а они в последний момент отказались ехать. Уговаривали их всем селом — бесполезно.
Как и любого нормального человека Еситиру Накагаву не радует столь повышенный публичный интерес к его персоне. Он не собирается выставлять напоказ свою жизнь, какой бы необычной она ни была.
Он давно ушел от житейской суеты, хотя люди не оставляют его в покое. К нему приезжают гости – не званые – из разных мест. Привозят подарки, один москвич вручил ему самурайский меч, который висит на ковре. Приезжали телевизионщики, сняли о нем фильм, беспардонно заставив старика обнажить живот и показать чудовищные шрамы от харакири. Для них японский летчик был живой сенсацией и не более того.
… Да, в годы Второй мировой Еситиру воевал на стороне стран Оси, сбивал американские самолеты. Но как это поставить ему в вину, когда через пять лет после окончания войны, советские асы во главе с легендарным летчиком Иваном Кожедубом, сбивали в Корее те же самые В-29, что и старший лейтенант Накагава? А он в это время в лагерном ватнике валил сибирские сосны… Как причудливы и эфемерны гримасы политики.
В Бирме он видел бои сверчков и ездил на слонах. Он видел императора Хирохито. Видел, как лопаются на 50-градусном морозе стволы сосен… Он многое видел за свою почти столетнюю жизнь.
На его лице непроницаемая маска, на ней ясно читается: не жалею, не зову, не плачу. Все прошло, кроме белого яблочного дыма. Яблони в саду Накагавы как и 94 весны тому назад снова в белом дыму. И еще цветет вишня.
- Сакура цветет. – Говорю я.
- Вишня. – Поправляет меня Еситиру.
Самолеты над Южным пролетают редко, раньше, бывало, пророкочет мотором биплан-кукурузник из сельхозавиации. А вот аисты кружат часто. И старый летчик внимательно следит за их полетом. Вспоминает ли он свой «накадзимо», истребитель, на котором бросался в воздушные атаки?
Спрашиваю:
- Еситеру-сан, а вы могли бы сегодня поднять самолет в небо?
- Нет. Сейчас кнопки другие.
- А если бы это был самолет, на котором вы летали?
Старик усмехнулся:
- Тогда смог бы… - И добавил. – Земля разная, а небо везде одинаковое.
И как тут не вспомнить строчки Исикавы Такубоку, написанные им за семь лет до рождения будущего аса:
Небо родины
Как ты далеко!
Я поднялся один
На высокую кровлю,
И печально спустился вниз.
Информация