Патриотическое помешательство
Война в 1914 году «теснее связала государя и народ», вместо того, чтобы вызвать революцию
В августе 1914 года жители европейских стран записывались добровольцами в армию и отправлялись на фронт, без преувеличения, как на праздник — полные энтузиазма, под звуки бравурных маршей, в атмосфере всеобщего ликования и под воздушные поцелуи восторженных дам. Лишь спустя месяцы самые прогрессивные мыслители задумаются о смысле происходящей бойни, и лишь годы спустя осознают масштабы трагедии. Именно в Первую мировую, например, Франция и Великобритания понесли самые страшные людские потери за всю свою историю. Именно Первая мировая породила ужасы фашизма и разрушила весь старый миропорядок блестящей европейской цивилизации. Но в августе 1914-го все казалось иначе, и граждане воющих стран были искренне убеждены, что для спасения мира необходимо убить немного «вредных» врагов.
Выход Его Императорского Величества Государя Императора Николая II на балкон Зимнего дворца к народу после молебствия 20-го июля 1914
«Славянское братство»
Война началась как конфликт Австро-Венгрии и Сербского королевства, на защиту которого встала Российская империя. Высочайший манифест российского царя об объявлении войны гласил, что Россия вступает в войну: «…единая по вере и крови с славянскими народами…», и что ей предстоит «…не заступаться только за несправедливо обиженную родственную Нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение её среди Великих держав…». Шестью днями позже, после объявления России войны Германией, в ее цели добавилось устранение «…вечной угрозы германских держав общему миру и спокойствию…». Ради великой победы народу предлагалось «забыть внутренние распри» и «укрепить теснее единение Царя с Его народом». И в июле 1914 года такое единение действительно было.
Еще до объявления войны в России начались стихийные манифестации в поддержку Сербии, причем не только в столицах, но и в таких провинциальных городах как Калуга или Тула. Царские манифесты печатали все газеты, также они распространялись и в виде уличных объявлений.
Святейший Синод обратился к православным подданным императора с призывом защитить братьев по вере и «постоять за славу Царя, за честь Родины», а также к единению и мужеству в годину испытаний. Пастыри должны были поддерживать в народе любовь к Отечеству. Во всех церквях предписывалось установить особые кружки в пользу Красного Креста.
Воодушевление, с которым русское общество восприняло манифест, поражало иностранцев, даже из числа союзных держав. Французский посол в России Морис Палеолог оставил следующее воспоминание: «…я выхожу на площадь Зимнего дворца, где теснится бесчисленная толпа с флагами, знаменами, иконами, портретами царя. Император появляется на балконе. Мгновенно все опускаются на колени и поют русский гимн.
Передовица газеты Le Matin от 04 августа 1914 года
В эту минуту царь для них действительно самодержец, посланный Богом, военный, политический и религиозный вождь своего народа, неограниченный владыка их душ и тел…».
Российская пресса подробно освещала все происходящие события, повышая и без того зашкаливающий градус патриотизма. Объявлялось священным долгом России защитить славянское единство, о чем, например, ведущая и считавшаяся одной из самых прогрессивных газета «Новое время» писала так: «Мужайся, русский народ! В великий час ты стоишь грудью за весь сонм славянских народов, измученных, задавленных и частью стертых с лица земли тевтонским натиском, который длился уже века», «Старший славянский брат тут, около нее (Сербии. — РП) и прекрасно понимает, кого вызывают на бой насильники. Через голову маленькой Сербии меч поднят на великую Россию».
Английский посол Джордж Бьюкенен восторженно писал: «…В течение этих чудесных первых дней августа Россия казалась совершенно преображенной…вместо того, чтобы вызвать революцию, война теснее связала государя и народ. Рабочие объявили о прекращении забастовок, а различные политические партии оставили в стороне свои разногласия. В чрезвычайной сессии Думы, специально созванной царем, лидеры различных партий наперерыв объявляли правительству о своей поддержке, в которой отказывали ему несколько недель тому назад. Военные кредиты были приняты единогласно, и даже социалисты, воздержавшиеся от голосования, предлагали рабочим защищать свое отечество от неприятеля…».
Для поддержания патриотического духа началось издание огромного числа патриотических брошюр с понятными и громкими названиями: «Немцы-варвары: творимые ими ужасы в наши дни над нашими отцами, [матерями], братьями и сестрами»; «Высокомерный народ немцы : 1242-1914 гг.»; «Священный порыв России на великий подвиг в защиту угнетенных братьев славян» и т.д. Выводы, которые должны были сделать солдаты и крестьяне из этих брошюр, можно найти, например, в конце произведения В.Погосского «Что такое право войны и как немцы его нарушают»: «..с Россией сражается не равный враг, а невероятно сильный и хитрый зверь, для которого нет ничего святого…».
Преданность общему делу отдельные подданные русской империи, представляющие все социальные группы, спешили не только лично от себя, но и от имени целых народов, населявших империю. Например, литовские жители Вильнюса выпустили такое напутственное обращение для отправляющихся на фронт солдат: «...Ныне настал решительный шаг. Мы снова плечо к плечу с русским народом вступаем в упорную и тяжкую борьбу с тевтонским наследием — всепоглощающим германизмом, который теперь, спустя пять веков после нанесенного ему решительного удара, снова поднял голову и снова грозит славянству… Мы верим, что наши зарубежные братья по крови будут освобождены от германского ига и воссоединены с нами, ибо историческая миссия России — быть освободительницей народов».
«Цивилизация против варварства» и «Долг Джентельменов»
Не меньшим был градус патриотизма и во Франции. После того, как 3 августа Германия объявила войну Франции, в газетах начался отчаянный поиск причин агрессии, которые увязывались с «варварским» поведением Австро-Венгрии и Германии в отношении соседей: Сербии, России, Бельгии, Люксембурга. Сразу же началась патриотическая истерия, призывы к всеобщему сплочению перед лицом «вероломного врага», «бестактности» и «хамства». Газета Le Matin за 4 августа вышла с передовицей «Священная война цивилизации против варварства». В ней говорилось: «Отныне сама История свидетельствует, что Германия может существовать лишь путем угнетения слабых. Вперед! Война, которая начинается, это священная война». На следующий день та же газета писала: «Спустя сто двадцать пять лет [имеются ввиду события французской революции 1789 года — Р.П.] день 4 августа 1914 воскресил в памяти прекрасные воспоминания. Вчера, как и век с четвертью назад, все партии, все классы, все Франции объединились для того, что принять жертву и выразить надежду [на победу]».
Живая картина – Антанта. Ученицы Муромской женской гимназии в костюмах стран Антанты. Муром, 1914-16 гг
Патриотизм французов основывался на вере в скорую победу над «варварами» и чувстве культурного превосходства. Яркую картину царивших тогда в Париже настроений дает Илья Эренбург, будущий великий писатель, оказавшийся в июле 1914 в Париже: «…Трудно рассказать, что делалось в те дни. Все, кажется, теряли голову. Магазины позакрывались. Люди шли по мостовой и кричали: «В Берлин! В Берлин!» Это были не юноши, не группы националистов, нет, шли все — старухи, студенты, рабочие, буржуа, шли с флагами, с цветами и, надрываясь, пели «Марсельезу». Весь Париж, оставив дома, кружился по улицам; провожали, прощались, свистели, кричали. Казалось, что человеческая река вышла из берегов, затопила мир…».
Формальным поводом для вступления в войну Великобритании стало нарушение Германией нейтралитета Бельгии, гарантом которого и являлась империя, над которой, как с гордостью говорили англичане, никогда не заходит солнце. Риторика газет была выстроена в ключе «долга и чести», так как страна не могла остаться в стороне от конфликта, не нарушив свои предыдущие дипломатические договоренности. Нападение Германии на Бельгию, стремившуюся сохранить свой нейтралитет до последнего, позволило английской прессе выставить немцев преступниками, остановить которых является обязанностью порядочного человека. The Times от 5 августа писала: «…мы отказываемся стоять в стороне и просто наблюдать за тем, как на наших глазах совершается самое злобное преступление в истории...сегодня мы обнажаем свой меч, ради того же, ради чего обнажали его против Филиппа II [испанский король, чей флот «Непобедимая Армада» был потоплена англичанами в 1588 году — Р.П.], Людовика XIV [французский король эпохи победоносной для англичан Войны за испанское наследство 1701-1714 — Р.П.] и Наполеона, - ради права и славы…».
«Дух 1914-го» или Августовское Переживание
Невероятный всплеск патриотизма и всеобщего воодушевления наблюдался в те дни и в Германии, причем позже он стал рассматриваться как историками, так и пропагандистами как особый социо-культурный феномен, получивший название «Дух 1914 года». Еще до начала войны немецкая пресса изображала Германию как добрую и миролюбивую страну, находящуюся в опасности из-за агрессивных и вооруженных до зубов соседей. Вера в свою невиновность была свойственна даже военным. Создатель стратегического наступательного плана Германской Империи на случай войны Альфред фон Шлиффен писал, что в центре Европы «стоят незащищенные Германия и Австрия, а вокруг них расположены за рвами и валами остальные державы... Существует настойчивое стремление соединить эти державы для совместного нападения на срединные государства». Офицер Российской империи и будущий президент Финляндии Карл Маннергейм писал, что «…можно было наблюдать, как в обществе нарастает военный психоз, который находил все более открытое выражение в неприязненном отношении к гостям из России…».
Военный эшелон с немецкими солдатами отправляется на фронт. Август 1914 года. Фото: Deutsches Bundesarchiv
Сообщение о надвигающейся военной угрозе, опубликованное 31 июля 1914 года, и объявленная на следующий день мобилизация были встречены коллективным экстазом и патриотической эйфорией. По свидетельству русского генерала Алексея Брусилова, возвращавшегося с лечения на водах в Киссингене через Берлин, «…мы были остановлены на улице Unter den Linden, у нашего посольства, громадным скоплением народа в несколько тысяч человек, которые ревели патриотические песни, ругали Россию и требовали войны…». У дверей редакций и мест, где вывешивались свежие газеты, собирались толпы желающих узнать последние политические новости. Даже враждебные друг другу политические группы с энтузиазмом объединились под милитаристскими лозунгами: рабочие и буржуа, крестьяне и интеллектуалы с песнями и цветами в руках отправлялись на поля сражений.
В своей знаменитой тронной речи от 4 августа Вильгельм II провозгласил: «Я не признаю больше никаких партий, для меня теперь существуют только немцы», выразив таким образом сокровенные мысли множества своих подданных. Люди воспринимали начавшуюся войну как избавление от всех прежних проблем и трудностей, начало «нового времени», эру «нового гражданского мира». Появление императора и его супруги на улице неминуемо сопровождалось массовыми изъявлениями народной любви. Вскоре в газетах появились фотографии увенчанных цветами солдат и женщин, провожающих их на вокзалах. Патриотизм охватил даже рабочие кварталы Берлина, которые до этого были оплотами интернационализма.
Культурный патриотизм
Атмосфера всеобщей эйфории захватила и представителей интеллигенции, носителей великой европейской гуманистической культуры. Вот что они думали и писали 100 лет назад.
Игорь Стравинский, композитор: «Я не из тех счастливцев, которые могут без оглядки ринуться в бой; как я завидую им. Моя ненависть к немцам растет не по дням, а по часам». (из письма Льву Баксту, 20 сентября 1914 года)
Леонид Андреев, писатель: «Настроение у меня чудесное ,— истинно воскрес, как Лазарь… Подъем действительно огромный, высокий и небывалый: все горды тем, что русские… Если бы сейчас вдруг сразу окончилась война,— была бы печаль и даже отчаяние…» (из письма к А.А.Кипену, 21 августа 1914 года)
Томас Манн, писатель, гражданин Германии: «Как может солдат в художнике не благодарить Господа за крах этой мирной жизни, которой он сыт по горло», «Слава вооруженной борьбе против буржуазных республик, подавляющих в человеке все героическое…это война всей Германии» (из эссе «Мысли во время войны», 1914 год).
Зигмунд Фрейд, основоположник современного психоанализа, на тот момент — подданный Австро-Венгрии: «Все мое либидо принадлежит Австро-Венгрии» (из письма Карлу Абрахаму, 26 июля 1914).
Стефан Цвейг, писатель, на тот момент — подданный Австро-Венгрии: «Как никогда, тысячи и сотни тысяч людей чувствовали то, что им надлежало бы чувствовать скорее в мирное время: что они составляют единое целое» («Вчерашний мир»).
Бернард Шоу, писатель и драматург, Великобритания: «мы были готовы навалять кайзеру по шее, чтобы преподать ему урок. Если он думает, что может просто подавить Европу силой, включая наших друзей французов и маленьких, но отважных бельгийцев, то ему придется считаться со старушкой Англией». (Эссе «Война с точки зрения здравого смысла», 1914 год)
Анатоль Франс, писатель, Франция: «У Германии, которая угрожала Европе на протяжении сорока лет, нет врагов более близких и решительных, чем мы. Мы хотим победы. Мы ходим её со всеми её плодами». (из письма Густаву Эрве, 28 сентября 1914 года). Несмотря на то, что к моменту начала войны писателю было 70 лет, Франс попросил, чтобы его отправили на фронт. Разумеется, его просьба не была удовлетворена, но в качестве символического жеста ему выдали солдатскую шинель.
В октябре в Германии был опубликован так называемый «Манифест 93-х» — открытое письмо 93 немецких интеллектуалов в защиту действий Германии в начавшейся войне. Среди его подписантов были физик Макс Планк, дирижер и композитор Зигфрид Вагнер, лауреат Нобелевской премии по медицине 1908 года Пауль Эрлих. В манифесте говорилось: «…германский милитаризм является производным германской культуры… немецкое войско и немецкий народ едины…».
Язык твой — враг мой
Во всех странах с началом войны небывалого размаха достиг языковой и культурный шовинизм. В Англии и Франции прокатилась волна замен вывесок кафе и ресторанов, написанных по-немецки или связанных с Германией как-то иначе. Аналогичная борьба за «чистоту языка» началась и в Германии, где войну объявили вывескам и названием, хоть как-то связанным с Францией, Англией и Россией. Но дальше всех пошли в России, где на фоне истерии по переименованию городов, улиц, торговых заведений и замены немецких фамилий на русские 31 августа была переименована даже столица. С карт пропало название «Санкт-Петербург» и появился новый город Петроград. Не осталась в стороне от борьбы со всем германским и британская королевская фамилия. Король Георг V был вынужден сменить германскую часть своего родового имени «Саксен-Кобург-Гот» на «правильную» Виндзор.
Джордж Бернард Шоу. Фото: Библиотека Конгресса США
На фоне небывалого народного единения одним из выходов для кипучей энергии масс стали погромы граждан из стран-противников. В Великобритании, Франции и России совершались нападения на лиц немецкого происхождения, начались грабежи. Так, уже упоминавшийся Морис Палеолог оставил воспоминание о разграблении германского посольства в Петербурге: «…Чернь наводнила здание, била стекла, срывала обои, протыкала картины, выбросила в окно всю мебель, в том числе мрамор и бронзу эпохи Возрождения, которые составляли прелестную личную коллекцию Пурталеса [германский посла в Петербурге]. А в конце нападавшие сбросили на тротуар конную группу, которая возвышалась над фасадом. Разграбление продолжалось более часу под снисходительными взорами полиции…». Французские толпы не отставали, разгромив в разных городах принадлежавшую немцам сеть молочных «Магги». Вскоре в России большая часть украинских и русских немцев была сослана в Сибирь для предотвращения возможной пропаганды пораженческих настроений и теоретического шпионажа в пользу Германской империи.
Политика отдыхает
Начало войны вызвало раскол среди социал-демократов: во всех странах большинство местных левых полностью поддержало решения своих правительств о начале войны и выдаче военных кредитов. Голоса протеста были крайне немногочисленны, что не удивительно, так как в условиях всеобщей эйфории «антипатриотическая позиция» могла быть опасна для жизни. 31 июля 1914 года в Париже в кафе патриотически настроенным гражданином был убит Жан Жорес — лидер французских социалистов и убежденный пацифист. На следующий день газета социалистов L’Humanité кардинально сменила позицию и выступила против покойного вдохновителя, поддержав правительство в войне с Германией и выразив восхищение единством всех партий. Из-за начала войны раскололся и II Интернационал. Большая часть входивших в него левых партий и профсоюзов отказались от идеи классовой борьбы и встали на точку зрения классового мира и защиты отечества. Например, французская социалистическая газета «Ля герр сосиаль» (что переводится как «Социальная война» — РП), которая до войны призывала солдат не повиноваться генералам, писала: «Это справедливая война, и мы будем сражаться до последнего патрона». Российские социал-демократы и эсеры призывали эмигрантов записаться добровольцами во французскую армию: «Мы повторим жест Гарибальди... Если падет Вильгельм, рухнет в России ненавистное нам самодержавие...».
Жан Жорес на мирной демонстрации в Штутгарте. 1907 год
Другая, гораздо меньшая часть II Интернационала, представленная в основном большевиками, выступила против войны. Лидер РСДРП(б) В.Ленин назвал войну империалистической и грабительской. Большевики призвали народы воюющих стран превратить войну империалистическую в войну гражданскую, бороться за поражение своих национальных буржуазных правительств.
Но на том празднике жизни, каким поначалу казалось начало Первой мировой войны, их мнение представлялось подавляющему большинству современников тем более нелепым и маргинальным.
Информация