Латвия: потерянный рай
«На востоке Латвии в столице Латгалии Даугавпилсе на улице сложно услышать другой язык, кроме русского. Если где-то и могли бы появиться российские «зеленые человечки», то как раз там», – так начинается очерк Земовита Щерека из польского издания Polityka, безуспешно пытавшегося найти латвийцев, которые боятся и не любят Россию.– Я ездил по темным улицам города и слушал радио, это была российская станция «Голос России». Работала она тут отлично, чисто, без помех. Приглашенный в студию российский эксперт по международным конфликтам уверенно и решительно повторял, что эпоха американской гегемонии в мире закончилась, и Запад должен это осознать. Ведущий поддакивал. Я искал центр города. Указатели в Даугавпилсе были ужасные. Можно было бесконечно кружить по городу и никогда никуда не попасть. Когда я в третий раз увидел тот же самый игровой салон, мне это надоело, и я остановился рядом с таксистом. Сидя в машине, он курил сигарету. Я показал жестом, чтобы он опустил окно. Он опустил, из его машины тоже доносился «Голос России».
«Россия имеет все основания чувствовать обеспокоенность присутствием НАТО у своих границ», — говорил и у меня, и у таксиста эксперт по международным конфликтам. «Где здесь центр?» — спросил я. «Тут центр», — буркнул таксист. Я огляделся: раскопанные трамвайные пути, редкие, тускло святящие фонари, какой-то парк, низкие дома. Даугавпилс, столица Латгалии. Один из немногих русскоязычных городов ЕС и НАТО.
Таксист выбросил бычок на асфальт, закрыл окно и перестал обращать на меня внимание. «Ага», — сказал я эксперту по международным конфликтам. «У России есть не только право, но и обязанность охранять россиян за границей», — ответил тот.
По всей Латвии на каждом шагу что-то было раскопано. Ремонт, реконструкция, преображение на западный манер. Страна выглядела странно: либо советский разброд и безасфальтность, либо сразу Запад, стекло, элегантность и прямые углы. Европейские деньги присутствовали, но в центре Даугавпилса было так темно, что весь этот ремонт было сложно разглядеть. В баре на главной Рижской улице сидели лысые качки и разговаривали по-русски о машинах. В другом, под названием просто «Бар», сидели студенты. Сначала они тоже вели разговоры о машинах, а потом перешли на Путина. Я подслушивал. Они говорили о Донбассе, газе, Крыме, но о Латвии — ничего.
Отправляясь в Даугавпилс, я думал, что все здесь будут заниматься только рассуждениями о том, что Россия скоро нападет на Латвию, что в воздухе будет висеть напряженность, беспокойство, неуверенность, а тут — тишина и спокойствие. О машинах!
«Вы не боитесь, что Путин после Донбасса возьмется за Латгалию?» — не выдержав, спросил я студентов за соседним столиком. «Путин? — закрутили они головами. — Пусть за Латгалию возьмутся латыши, тогда Путину этого делать не придется. Бедность, безработица, вообще...» Когда они узнали, что я из Польши, сразу появились «czeszcz», «kolega» i «kurwa» – это от поляков, с которыми они познакомились в Лондоне. На стройке или за мытьем посуды.
«Такая нищета, сам видишь, поляк, — говорили они. — Все, что нам дал ЕС, — это возможность ездить за деньгами – и нам, и вам. Но вашим, заработают они или нет, есть куда по крайней мере возвращаться. А мы — чужаки в собственном государстве».
После провозглашения независимости в Латвии появился новый социальный класс: как раз чужие, «alien». Так официально называются люди, которым независимая Латвия отказала в гражданстве. Это те, кто живут в стране и даже родились в ней, но не являются потомками тех, кто находился здесь до включения Латвии в состав СССР в 1940 году.
«Чужие» составляют около 15% населения страны. Как можно догадаться, это в подавляющем большинстве русские. Именно против них и был введен этот закон. Такие неграждане Латвии в принципе обладают теми же правами, что граждане, только не могут голосовать или баллотироваться на выборах и занимать государственные должности. Теоретически они могут перемещаться по шенгенской зоне, но когда какой-нибудь иностранный служащий или полицейский попросит предъявить паспорт, у него вылезают на лоб глаза, потому что он в жизни не видел ничего подобного: удостоверение личности «чужого». Что это за чудо? Что с этим делать? И сразу же – масса расспросов, проверок. Человек чувствует себя униженным: собственной стране он не нужен, тогда кому же он будет нужен за границей?
«Они хотят, чтобы мы были лояльны Риге, — качает головой прыщавый Володя в черной куртке и черных брюках, лучшем маскировочном костюме для этого темного города. — А как, если они даже не дают нам шанса?»
В Латвии недавно прошли выборы. Больше всего голосов получила партия Нила Ушакова (на латышском — Нильс Ушаковс), которая не скрывает своих связей с путинской «Единой Россией».
Партия называется «Согласие», хотя это название звучит как издевка, поскольку она, как ничто иное, разделяет жителей Латвии. Это уже второй раз, когда ее не пустили к власти. Впервые это произошло в 2011 году. «Согласие», представляющее в основном русскоязычное население, победило на выборах, но латышские партии сомкнули ряды и создали коалицию, чтобы не стать первым в ЕС и НАТО государством под управлением русских. Сейчас ситуация повторяется: Ушаков вновь получил больше всего голосов и вновь не будет управлять страной. Но в этот раз в Латвии полезли в бутылку и начали объяснять, что реальность вовсе не так проста.
Во-первых, враждебно относящиеся к «Согласию» СМИ как огня избегают определения результата русских, как «победы». Что это, спрашивают латыши, за победа, если отдельные партии правящей коалиции получили больше голосов, чем ушаковцы? Люди, объясняют латыши, голосовали за коалицию, а не за «Согласие», даже если голоса разделились. Во-вторых, Ушаков получил меньше процентов, чем на прошлых выборах. Получается, что он вроде бы победил, а вроде бы и нет.
В любом случае президент Латвии Андрис Берзиньш (Andris Berzins) заявил, что не доверит Ушакову миссию формирования правительства: у премьера должны быть коалиционные возможности, а с Ушаковым никто иметь дела не хочет.
«Но он – не пропутинский демон, — уверяет политический комментатор и декан факультета социальных наук Латвийского университета Юрис Розенвалдс (Juris Rozenvalds), — он крепкий социал-демократ и довольно популярный мэр Риги. Люди "покупают" его стиль».
Это правда. Ушаков/Ушаковс — милый, симпатичный, мальчишеского вида блондин — любимец всех русских в Латвии. И не их одних: за него, как говорит Розенвалдс, голосуют 10-15 процентов этнических латышей. Особенного его любят пенсионеры (в том числе латыши), с ностальгией вспоминающие советские времена.
На даугавпилсских улицах мне встретилось несколько машин с георгиевскими ленточками. Немного, но они попадались. Было странно ходить по вылизанной Рижской улице и слышать вокруг русскую речь. Все это выглядело, как скандинавская версия России.
Но когда я свернул в подворотню, чтобы найти редакцию русскоязычной «Нашей газеты», я вновь очутился в старом добром СССР. Неоштукатуренные белые кирпичи, любимый советский строительный материал, и крошащийся бетон. Главный редактор «Нашей» — полная блондинка в черном утверждала, что никакой угрозы со стороны России нет, а если бы, во что она не верит, тут появились известные по Крыму «зеленые человечки», их все равно никто бы не поддержал.
«Те, кто хотел жить в России, уже уехали. А оставшиеся ценят то, что живут в ЕС. Можно путешествовать, стало меньше бандитизма, а кроме того, у нас тут чисто и культурно. Но главное, — сказала она, поднимая палец, — Россия не представляет никакой угрозы. Западные разговоры о Путине — это чистая истерия и не более того. Россия — спокойная страна, и совершенно неудивительно, что она нервно реагирует на то, что у них под боком хозяйничает Америка».
«А хорошо, что Латвия в НАТО?» — спросил я. – «А толку? Только куча денег, которых у Латвии нет, уходит на армию, которой у нее нет тоже. Кто нас будет защищать?» — отвечает она. «Польша, например, вас защитит», — улыбнулся я.
Она чуть не упала со стула от смеха. А когда успокоилась, начала мне объяснять, чтобы я тоже не беспокоился, потому что Россия никому ничего плохого не сделает и все будет хорошо. «Ну а если Путин все-таки захочет использовать русское меньшинство против Риги?» — спросил я. «Не захочет». – «А если захочет?» — повторил я. «Нет, не захочет», — настаивала она. «А откуда вы знаете?». – «Просто знаю». Вот так мы и поговорили.
«Здесь в Латвии, — сказала она, когда закончился наш безнадежный пинг-понг, — если бы русским разрешили говорить на русском и дали гражданство, был бы вообще рай. Мы, конечно, не латыши, мы – русские, но латвийские русские.
Ведь на самом деле, — она внезапно погрустнела, — мы – чужие и тут, и там. Если кто-то из наших переезжает жить в Россию, его называют там латышом и тоже воспринимают, как чужака. Вот такая судьба», — вздохнула она.
Руководительница газеты не скрывала, что ее редакция поддерживает ушаковское «Согласие», и рассказывала, что у Ушакова хорошие отношения с Россией, что он туда ездит. Но чтобы сразу пятая колонна? «Кроме того, — передернуло ее, — какие у нас тут путчи, революции? Мы в Латвии похожи на северные народы, на шведов: холодные, спокойные, рассудительные. Где нам до Донбасса. У нас разный менталитет».
«А если бы я хотела куда-нибудь уехать, то точно не в Россию», – развела руками она. «А куда? — невинно спросил я. — В Швецию?» «В Штаты», — размечталась она.
Меня стригла парикмахер по имени Елена. Она рассказывала, что она – никакая не латышка, что тут скрывать, а просто русская, но за границей говорит, что она из Латвии. Например, в Англии, где она работала. «Хотя все равно, — грустно говорила она, водя машинкой по моим вискам, — никто понятия не имеет, где находится Латвия». Что в принципе обидно, потому что хоть она и не латышка, но все же связь со страной чувствует. «Глупые англичане, — ворчала она, — как так можно ничего не знать о мире». Она вот знает, где Шотландия, где Уэльс. Как же так?
У нее гражданство как раз есть, потому что ее дедушка хотя и был русским, но жил в Латвии до войны, а вот у многих ее подруг гражданства нет. Сложно сдать экзамен по латышскому. «Сложно, – говорит она, — этот язык выучить. Он ни на что не похож. Возможно, на литовский, но это дела особенно не облегчает. Понимать — еще кое-как, за столько времени наслушаешься, но говорить труднее».
Елене поддакивал весь персонал парикмахерского салона и клиенты. Все русскоязычные.
«А Путина, — на всякий случай спросил я, – вы боитесь?» Салон разразился раскатистым смехом. «А вы откуда?» — жалостливо спросила какая-то женщина с фольгой на волосах. «Из Польши», — ответил я. «Ага, из Польши. Ну, тогда все ясно», — понимающе закивала женщина фольгой.
«Что они рассказывают? — рассердилась Зигрида Соме (Zigrīda Some) — главный редактор выходящей на латышском газеты Latgales Laiks, когда я ей все это пересказал. — У них была четверть века, чтобы выучить язык, а они до сих пор на нем не говорят. Извините, если кто-то не способен выучить государственный язык, то как давать ему гражданство?» «Может, это свяжет их с государством?» — спросил я. «Это просто лень. Ситуация такова, что мы, латыши, здесь на востоке — меньшинство в собственной стране», — ответила она.
Соме с сожалением говорила о том, что русскоязычные латгальцы принимают российский дискурс, как свой, но высказывала надежду, что если что, то никаких «зеленых человечков» они не поддержат. «Недавно у нас в городе проходила демонстрация русских, там было больше транспарантов, чем людей. У крайних организаций поддержки мало. Кто-то, наверное, пошел бы за Путиным, но, скорее, немногие», — рассказывает она.
Латгальцы, говорящие на латышском, опасаются России, и крымский сценарий здесь на самом деле мог бы воплотиться в жизнь, считает Соме. Почему нет? Русское меньшинство, которое чувствует себя притесняемым, присутствует, есть страна, освободившаяся из советской сферы влияния, на нее можно оказывать давление. А если заодно удастся подразнить НАТО, то тем лучше.
«А если что, вы верите, что НАТО вас защитит?» — спросил я. Она рассмеялась: «Хороший вопрос. Верю. Это хорошее слово. Да, верю». «А как вам живется среди людей, которые смотрят на всю эту ситуацию с противоположной точки зрения?» — продолжал я. «Знаете, не будем преувеличивать. Мы не говорим постоянно о Путине. Ведь мы с русскими — соседи, мы живем рядом с детства», — мягко улыбнулась она.
Глава латвийского Союза поляков, уроженец Даугавпилса Рышард Станкевич (Ryszard Stankiewicz) чуть не упал со смеха, когда я спросил его, не боитсяли он, что Россия начнет внедрять в Латвию «зеленых человечков».
«Куда? — показал он пальцем на город за окном. — Сюда, к нам?» «К вам», — сказал я, разглядывая Польский дом. Солидное красивое здание, на стенах — гербы польской ливонской шляхты. У лестницы висит ковер с коронованным орлом в человеческий рост. Рышард Станкевич сделал мне такой крепкий кофе, что у меня волосы встали дыбом. Пил я маленькими глотками.
«Знаете, — продолжал Станкевич, пытаясь стать серьезным, что ему не слишком удавалось, — мне очень жаль, что вы проделали такой путь, чтобы найти здесь страх перед Россией, мне придется вас разочаровать». «На Украине, — я отхлебнул кофе, – "зеленые человечки" появились. Значит, могут и у вас». «На Украине, — махнул рукой Станкевич, – неизвестно, кто появился. Нет никаких записей, ничего нет». – «Есть». – «Я не видел».
Станкевич не мог вообразить себе сценарий, при котором Россия проявила бы в отношении Латвии агрессию. Не мог и все. Перспектива появления «злой имперской России» была для него непостижимой.
Он смеялся, говоря, что Россию демонизируют, а это нормальная страна, Путин – нормальный президент, и в голове не укладывается, чтобы нечто такое, как на Украине, могло произойти в Латвии.
«Я уже привык, — ответил я, — что когда я говорю у вас здесь в Даугавпилсе о российской угрозе, то русскоязычные смотрят на меня, как на сумасшедшего». Станкевич тепло улыбнулся и тоже посмотрел на меня. Как на сумасшедшего. «Но латыши, — добавил я, — так на меня не смотрят, потому что они боятся России». «Что я могу поделать», — пожал плечами мой собеседник. «Но все же, чисто теоретически, если Россия хочет присоединить Латгалию, как она присоединила Крым, ведь Крым-то она присоединила, это факт, то что тогда?» — спросил я. «Ну, — иронически улыбнулся Станкевич, — ведь мы же в НАТО».
В польской гимназии имени Юзефа Пилсудского в Даугавпилсе дети на перемене разговаривали по-русски, но на вопросы на польском отвечали уже на этом языке. «А на латышском вы тоже говорите?» — спросил я пятнадцатилетнего подростка, который провожал меня в кабинет директора. «Конечно, но на русском удобнее, — ответил он. — Все здесь так говорят».
На здании висели флаги Польши и Латвии. Мы сидели с учителями, и атмосфера становилась все более натянутой. Мы спорили об Украине. Дамы видели во всей этой истории работу американцев, а разговоры о российской угрозе считали ненужным обострением обстановки.
«Меня политика не интересует», — говорила директор гимназии Галина Смулько. Деревянный Пилсудский, стоящий в углу ее кабинета, напоминал больше Лонгина Подбипятку (персонаж романа Г.Сенкевича «Огнем и мечом». — Прим. пер.), чем самого себя. «А что будет, если она заинтересуется вами?», — спросил я уже менее уверенно. Здесь, на стыке двух дискурсов – западного и российского – поляки склонялись ко второму. Ведь они выросли в СССР, читали российские газеты и порталы, смотрели российское телевидение. Они на самом деле видели во мне сумасшедшего. «Я буду дальше учить детей. А что еще мне делать?» — ответила Галина Смулько.
«Вы знаете, мы здесь все теоретические латыши», — объяснял мне под Краславой один случайно встретившийся по дороге мужчина. Я потерялся на латгальских грунтовых дорогах у белорусской границы и спрашивал, как мне проехать. «Я, например, поляк, а соседи у меня разные: белорусы, русские. При Союзе о границе никто тут не думал, никто особенно не размышлял, кто какой национальности. А когда сделали границу, оказалось, что я стал латышом, один мой дядя — белорусом, а другой — литовцем. И так жил бы сейчас под Лукашенко и считал латышей слугами американского империализма.
А так, широко улыбнулся он, — я латыш и гражданин Евросоюза. Но, знаете, ни Россия, ни Белоруссия мне не чужие. Это страны, которые я понимаю. Они мне близки. Как же мне их бояться?»
Я поехал на Белорусскую границу. Дороги между деревнями были без покрытия, лишь в некоторых местах проступал асфальт, чтобы потом вновь смениться пыльной грунтовкой. Машины поднимали клубы пыли. Я поравнялся с машиной латвийских пограничников и начал махать им через окно. Я уже привык, что все здесь смотрят на меня, как на сумасшедшего, так что я не расстроился, что они тоже это сделали. Но они остановились, подождали, пока осядет пыль, взглянули на номера и спросили, чем помочь. Их было пятеро, и выглядели они, как дети в форме. Я попросил показать мне границу. Они пожали плечами и сказали ехать за ними. Через несколько десятков метров они остановились и вышли из машины. «Вот, там граница», — показали они.
Граница проходила за чьим-то двором. Просто деревянный дом, латвийский пограничный столб, а потом — белорусский. Никакой колючей проволоки, заграждений. Даже деревянного забора не было. Это не было похоже на границу двух геополитических блоков: НАТО с Союзным государством России и Белоруссии, ЕС с СНГ и Таможенным союзом, Запада с Востоком. Граница просто проходила за избой, которая спокойно могла стоять по противоположную сторону.
«А кто-нибудь это охраняет?» — спросил я. Они оскорбились и одновременно поправили на себе форму. «Ну а кто? — спросили по-русски латвийские пограничники. — Мы!»
Информация