Еще раз о "трудных вопросах" истории польско-российских отношений
Недавно в РИА Новости состоялась пресс-конференция, на которой журналистам было представлено несколько новых документальных книг, посвященных польско-советским отношениям. Представляя книги, их составители — ученые истории и архивисты говорили, что положительно оценивают тенденцию, суть которой, по их мнению, в том, что политические пристрастия в отношениях между нашими странами все заметнее уступают место реальным фактам и их трезвым, объективным оценкам.
Такую тенденцию можно, казалось бы, лишь приветствовать. Только не рано ли? На этот вопрос наводит вышедший несколько раньше сборник статей польских и российских авторов "Белые пятна — черные пятна", также посвященный отношениям наших стран. В журнале "Новая Польша" (№ 6 — 2011) дан обстоятельный анализ сборника. Ну а если коротко, то большинство материалов в нем сводятся, по сути, к натужному "онаучиванию" тезиса З. Бжезинского, высказанного несколько лет назад в газете "Уолл-стрит джорнэл": "Российское руководство не имеет права увиливать от оценки прошлого своей страны, которое весь мир считает преступным".
Не знаю, как "весь мир", а вот некоторые российские историки, в том числе выступившие в сборнике Н. Лебедева и В. Парсаданова, отрабатывая польские гранты и награды, изрядно потрудились над разработкой темы исторической вины Советского Союза — России перед Польшей.
А как выглядит польская сторона на фоне советских «прегрешений»? Была ли Польша только жертвой своей восточной соседки?
Это, мягко выражаясь, не так. О чем свидетельствуют уже первые годы соседства Советской России, сменившей в 1917 году Российскую империю, и Польши, восстановленной немногим позже, — в 1919 году.
Кто начал тогда польско-советскую войну — не секрет: Польша. Не секрет и то, как она вела войну - на территории Украины: "Мы убивали всех поголовно и все сжигали при малейшем подозрении в искренности", — рассказывал участник той войны Ю. Бек, впоследствии министр иностранных дел Польши, много сделавший для ее сближения с Гитлером.
Дав отпор агрессору, Красная армия в июне 1920 года перешла в наступление, успехи которого так вскружили головы военному руководству Советской России в лице Троцкого, Тухачевского, Путны, Каменева, Смилги, что оно не услышало резонного предостережения, высказанного в открытой печати И. Сталиным: "Я считаю неуместным бахвальство и вредным для дела самодовольство некоторых товарищей. Одни из них, не довольствуясь успехами на фронтах, кричат о марше на Варшаву, другие, не довольствуясь обороной нашей республики от вражеского нападения, горделиво заявляют, что они могут помириться лишь на красной советской Варшаве".
"...Смешно говорить о марше на Варшаву".
И уже вскоре стало не только не смешно, а кончилось крупным поражением Красной армии под Варшавой и вынудило российскую сторону на невыгодных для нее условиях вступить в мирные переговоры с Польшей, закончившиеся в 1921 году заключением Рижского договора, по которому к Польше отошли значительные территории Западной Украины и Белоруссии. Другим важным пунктом переговоров в Риге стал вопрос о военнопленных красноармейцах, значительная часть которых погибла в польских лагерях в результате невыносимых условий содержания, голода, болезней, издевательств, а то была и попросту уничтожена.
В иных изданиях, в той же "Новой Польше", журнале, издаваемом на русском языке и распространяемом в России, можно встретить утверждения, будто тема советских военнопленных поднята российской стороной после десятилетий полного забвения, лишь на рубеже 80 — 90-х годов прошлого века с единственной целью — "заслонить память о преступлениях советской системы против поляков, создавая их (преступлений. — Р.Л.) мнимый аналог или даже оправдание". (А. Новак. - "Новая Польша", № 4, 2005 год).
Так ли это?
На самом деле еще в ноте наркома иностранных дел РСФСР Г. Чичерина на имя временного поверенного в делах Польши Г. Филипповича от 6 сентября 1921 года указывалось, что в течение двух лет из 130 тысяч русских пленных в Польше умерло 60 тысяч человек.
Еще раньше, 29 января того же 1921 года, полковник польской военной медслужбы К. Хобихт, привлеченный в качестве эксперта к польско-российско-украинским переговорам в Риге, направил командованию Войска Польского, во-первых, Меморандум РУД (российско-украинской смешанной комиссии по репатриации военнопленных и интернированных), во-вторых, свои соображения к нему, в частности такое: "Поскольку было бы трудно ответить на выдвинутые в наш адрес обвинения по существу, следовало бы вообще заглушить их (русско-украинские. — Р. Л.) доказательства тем, что в России военнопленным не лучше, чем у нас в стране".
По принципу "сам такой".
Об этой тактике встречного давления атташе постпредства РСФСР в Польше А. Пачуканис писал в августе 1921 года: "За последнее время заявления с нашей стороны о жестоком обращении с нашими пленным польская сторона пытается парировать, сообщая запротоколированные показания каких-то польских солдат о том, как в 1920 году при взятии их в плен они целый день шли пешком и не получали пищи, или басни о посещении лагерей поляков в России (...), где собирают жалобы, после чего жалобщиков расстреливают".
В порядке того же встречного давления польская сторона выдвинула советской стороне счет за содержание пленных красноармейцев на сумму 1495192042 марки. Когда же, обсчитав эффективность труда пленных красноармейцев, советская сторона выдвинула претензии на сумму вчетверо большую, вопрос о материальном возмещении отпал.
Однако остался вопрос о судьбе тысяч красноармейцев в польском плену. О том, что выпало на их долю, написал воспоминания Н. Вальден (Я. Подольский). Они были опубликованы в 1931 году в журнале "Новый мир". Вот как в них описана доставка пленных с фронта в лагерь.
"Помню, как на больших станциях к нашему вагону подходили господа с палками и "дамы из общества". Наиболее "подходящих" пленных вытаскивали, били и царапали. Особым успехом пользовались евреи. С тошнотой вспоминаю, как эти звери подступали ко мне. Начинался низменный диалог.
— Жид?
— Не.
— Правду?
— В жару лежу, — говорил я, наконец, с отчаянием юродивого. Это оказывало нужное действие, публика очень быстро оставляла меня в покое, приговаривая: "Ну и подыхай, его бы пристрелить нужно". Какой-то шляхетский юноша действительно хотел попробовать на мне свой револьвер. Кто-то его остановил".
А вот еще:
"При мне засекли двух солдат — парней, пойманных в соседней деревне. Они собирались бежать, да выдал один "дядько", у которого они заночевали в амбаре".
Или:
"В лагере начался голод, принудительные работы, бесчеловечная жестокость, нередко доходившая до прямых убийств наших пленных на потеху пьяной офицерне".
Вспоминая, что творилось во время захвата поляками Галиции, автор пишет: "Но разве не точно так же держали себя поляки и во время кратковременного пребывания на нашей Украине". И заключает: "Ужасное мщение готовит себе буржуазная шовинистическая Польша".
В публицистике последних лет, прежде всего польской, можно прочитать — всякое, мол, было, но как можно сравнивать эти отдельные эксцессы, характерные для военного времени, с жестокостью советской системы, целенаправленно гнобившей Польшу десятки лет подряд.
Сводилось ли все к "отдельным эксцессам"? Об этом ясно писал упомянутый выше Ю. Бек: "Что касается России, то я не нахожу достаточно эпитетов, чтобы охарактеризовать ненависть, которую у нас испытывают к ней".
И разве не эту атмосферу тотальной ненависти распаляло обращение Ю. Пилсудского к народу с призывом так беспощадно действовать против отступающего врага, чтобы его повсюду ожидали "смерть и неволя". Позднее маршал признавался, что его мечтой было взять Москву и крупно написать на стенах Кремля: "Разговаривать по-русски запрещается".
Тоже, скажете, эксцесс?
Что же до советской политики в отношении Польши, то одним из ее принципов в течение ряда лет был не просто "запрет" касаться острых тем из истории наших двухсторонних отношений, а стремление лишний раз не трогать старые раны, не сводить все к взаимным претензиям, на этом добрых отношений не построишь.
С конца 80-х годов ХХ века польская политическая элита, историки, публицисты начинают требовать – нет, не разорвать отношения с Россией, но строить их так, чтобы Польша, как выражался ее покойный президент Л. Качиньский, "от России всегда что-то имела". Дескать, это и есть "добрые отношения"… В соответствии с ними рамки исторической объективности настолько раздвигаются, что журнал "Новая Польша" — представьте! — опубликовывал даже упомянутые описания Я. Подольского о пребывании в польском плену. Но опубликовал с такими купюрами, что польский гулаг выглядит чуть не раем.
Или взять опять же число красноармейцев, попавших в польский плен в 1919—1920 гг., и число погибших в нем. По самим этим цифрам согласия не было и нет. Польская сторона, явно играя на понижение, заявляет, что по данным на 18 октября 1920 года на польской территории находилось 110 тысяч советских пленных ("Новая Польша", № 11 — 2005). Из них 25 тысяч сразу же перешли на сторону Войска Польского, вступили в казацкие части, в другие формирования белых в Польше. Из оставшихся 80—85 тысяч военнопленных вернулось на родину 65797 человек. Где остальные 16—18 тысяч? Польские историки (З. Корзун) утверждают: что это и есть число умерших в польских лагерях от ран, эпидемий, столь распространенных в то время повсюду, а также оттого, что молодое польское государство, само терпевшее большие трудности, не могло обеспечить пленным достойного содержания в лагерях. Печально, мол, но что делать?
Российский исследователь Т. Матвеев считает: доступные в настоящее время источники позволяют утверждать, что в плен попало не 110, а 157 тысяч красноармейцев. И. Пихутина, ссылаясь на данные российских и польских архивов, называет цифру в 165550 русских и украинских военнопленных. Ну а В. Филимошин насчитал 206877 пленных.
Почему такой разброс? Во-первых, потому, что точного учета попавших в польские лагеря и умерших в них не велось. Во-вторых, к пленным следует относить не только тех, кто содержался в лагерях, а также раненых, но не подобранных с поля боя или добитых противником, что не было редкостью. Короткой — расстрел на месте — была расправа с попавшими в плен комиссарами, коммунистами, евреями. Кроме того, не установлено число погибших в ходе многодневных транспортировок пленных красноармейцев от мест пленения до лагерей.
В общем, до лагерей "не доехало" порядка 40—50 тысяч красноармейцев, так и оставшихся вне официальной статистики.
Всего в польскую землю, по подсчетам военного историка В. Филимошина, легли 82,5 тысячи советских военнопленных. Однако когда в 1998 году Генеральный прокурор РФ обратился к своему польскому коллеге с просьбой рассмотреть причины их смерти, ответом ему было, что "следствия по делу о якобы истребленных пленных большевиках в войне 1919—1920 гг., которого требует от Польши генеральный прокурор России, не будет". Это в Катыни был, говорят нам, геноцид, а в польских концлагерях Тухоля, Стжалкова, Белостока, Бреста — всё было благопристойно. Так что вопрос исчерпан…
Только ли к пленным красным в Польше было отношение, как выше описано? А. Деникин в своих воспоминаниях свидетельствует: белым, также оказавшимся в польских лагерях той поры, было не намного лучше. В Польше, охваченной победной эйфорией двадцатых годов, началось искоренение всего русского. Когда в ходе той кампании был разрушен и разграблен Варшавский кафедральный собор Святого Александра Невского, где хранилось более десяти тысяч произведений мировой художественной ценности, газета "Голос Варшавский" торжествовала: "Уничтожив храм, мы тем самым доказали свое превосходство над Россией, свою правоту над нею".
И еще красноречивая деталь той поры. Известный своей крайней беспощадностью не только к врагам революции, но и к тем, кто дрогнул в борьбе против врагов, Л. Троцкий в июле 1920 года провозглашал: "Несмотря на известия о неслыханных зверствах, учиненных белогвардейскими польскими войсками над пленными и ранеными красноармейцами, щадите пленных и раненых неприятелей... Беспощадность в бою, великодушие к пленному и раненому врагу — таков лозунг рабоче-крестьянской Красной Армии".
Однако вернемся в наше время.
По инициативе Евросоюза — день подписания пакта Молотова — Риббентропа 23 августа — с этого года будет отмечаться как день памяти «жертв тоталитаризма». Совершенно ясно, кто и кого будет клеймить в этот день позором, кому будут выставлять счета, от кого станут требовать «покаяния» и «компенсаций». Не менее ясно, кого в этой шумихе, возможно, даже не вспомнят…
Что же с нами происходит, если мы готовы мириться с такой "правдой истории"?
Информация