Бремя белого человека. От Бенгалии до Фергюсона: путь ненависти длиной в двести лет
Недавние волнения в миссурийском городке Фергюсон долгим эхом отозвались в Рунете. Обсуждение тематики велось в самых разных интонациях, от шутливых («Фергюсонская Народная Республика») до более чем серьёзных — достаточно представить себе реакцию российских СМИ и общества в целом на аналогичный случай у нас: полицейский из какого-нибудь заштатного Усть-Зареченска убивает безоружного (не русского) подростка, после чего оправдывается судом, а в ответ на возникшие протесты и беспорядки власти применяют резиновые пули со слезоточивым газом, вводят внутренние войска и объявляют режим чрезвычайной ситуации с комендантским часом — в точности, как в Фергюсоне.
Думается, у читателя достаточно развито воображение, чтобы понять, в каких красках данное событие изображалось бы на «Эхе Москвы» и иже, не говоря о «наших западных партнёрах» наподобие CNN. Кромешный мрак, тирания, новый 1937 год и прочие леденящие кровь мантры, отлично всем нам известные.
Тем не менее в обсуждениях событий в Фергюсоне практически не отмечалось главного: проблема межрасовых отношений в США в частности и «Западном мире» как таковом возникла далеко не вчера, а убийство Макла Брауна полицейским — всего лишь незначительный эпизод очень долгой, печальной и донельзя неприглядной истории взаимоотношений абстрактного «белого, протестанта, англосакса» со столь же абстрактным «чёрным дикарём». Причём слово «дикарь» по отношению к чернокожему в XXI веке имеет ровно тот же подтекст, что и двести-триста лет назад: он потенциально опасен, непредсказуем и «по природе» стоит ниже белого человека. Только в настоящий момент эта прописная истина закамуфлирована толстым слоем политкорректной мишуры и пафосных деклараций, в которые не верят ни их сочинители, ни аудитория, которой предназначены столь правильные и громкие словеса о всеобщем равенстве.
В любом случае, исходя из вышесказанного, белому полицейскому, увидевшему чёрного подростка с пистолетом, лучше сразу открывать огонь на поражение — что и произошло уже после Фергюсона, 22 октября сего года в Кливленде. Пистолет был игрушечным? Неважно. Чувство неминуемой опасности пересилило, а итог оказался предсказуем — очередной всплеск межрасовой напряжённости.
И вряд ли кто-нибудь из руководства Кливлендской полиции, не говоря уже про политиков, скажет прямо и отчётливо: данная проблема является системной, имеет глубокие исторические корни и, к сожалению, найти её решение в обозримой перспективе практически невозможно. Остаётся лишь экстренно тушить самые яркие очаги пожара, тлеющего столетиями.
С чего же всё началось? Где искать корни непрекращающегося недоверия между белыми и чёрными? Эпоха рабства в США? Нет, рабство в Южных штатах было лишь следствием, симптомом, частным проявлением всеобъемлющей идеологии «англосаксонского мира», рождённого самой огромной империей в истории человечества — Британской.
Давайте вернёмся в прошлое и взглянем на первопричину. Автор хочет отдельно отметить, что все приведённые ниже цитаты принадлежат британцам, людям, строившим свою империю на принципах, о которых сейчас не принято распространяться.
* * *
Справедливости ради стоило бы отметить, что расовые предрассудки в Европе начали накапливаться лишь с XVIII века и так называемой «Эпохи просвещения». Первые англичане в Индии вовсе не относились к местному населению как к нецивилизованным варварам — британские женщины носили сари, джентльмены не стыдились курить кальян, держать любовниц из местных женщин или красить пальцы хной. Более того, считалось, что «индийская цивилизация не ниже, да и вообще не уступает европейской». Генерал-губернатор Бенгалии Уоррен Гастингс, назначенный в 1774 году, восхищался индийской культурой, изучал языки фарси и урду и даже основал мусульманское медресе в Калькутте, «чтобы смягчить предрассудки, которые быстро появляются из-за роста британских владений».
Начало сегрегации и рост отчуждения между белыми и индусами имел вполне очевидные причины: расширение колоний и увеличение числа англичан в Индии побудило правительство для начала убрать индусов с государственных и административных должностей, а затем пошла в ход концепция «небольшой группы, которая должна удерживать в подчинении миллионы». Сперва англичане выделяли себя не в виде доминирующей расы, но лишь как правящую касту. Затем положение стало усугубляться — за половину столетия, к 1820-м годам, правящее меньшинство охватывает чувство собственной расовой исключительности, из повседневности исключается всё, что могло бы стереть различия между европейцем и «чёрным».
Епископ Гербер прямо говорил: «…Мы исключаем местных жителей из нашего общества, при разговоре с ними ведём себя грубо и надменно». Такая линия поведения начала пугать и отталкивать индусов, а дискриминация на основании расовой принадлежности начала приобретать законный статус — белые ради сохранения контроля за колониями начали самоизолироваться внутри своей общины. Всех, кто демонстрировал «похожесть на местных», начали презирать. Трещина, возникшая между индусами и англичанами, расширялась безжалостно, превращаясь в пропасть.
Атака британцев на местные обычаи наподобие сати, нарастающее пренебрежение обычаями и религией (например, глупое и неуместное использование свиного жира для смазки ружей в мусульманских индийских войсках), игнорирование кастовых традиций Индии и другие многочисленные ошибки колониальной администрации вылились в восстание сипаев в 1857–59 годах, что привело к окончательному разрыву между индусами и белыми и появлению ничем не сдерживаемой расовой ненависти. Во время восстания, сопровождавшегося неслыханными жестокостями с обеих сторон, английский капитан Гарнет Уолсли записал: «Кровь за кровь, но не капля за каплей, а бочки и бочки мерзости, которая течёт в венах этих ниггеров!». Корреспондент «Таймс» Уильям Говард Рассел прямо говорил: «Положение усугубляется тем, что это дело рук подчинённой расы, чернокожих, которые осмелились пролить кровь своих хозяев».
В самой Метрополии британцы объявили восставших сипаев «животными и варварами, которые на заслуживают никакого снисхождения». Пресса была полна «победных и хвалебных песен ненависти», лондонская публика радовалась кровавым сообщениям о массовом расстреле восставших из пушек — «прекрасный пример нравственной силы». А поскольку призрак восстания сипаев теперь преследовал британцев по всей империи, отношение к туземцам стало одинаковым на пространстве от Бомбея до Сиднея и от Сингапура до Африки…
* * *
Нельзя списывать со счетов и техническо-промышленный аспект эпохи, характер которой трансформировали невероятные достижения европейской цивилизации XIX века — технологический подъём, казалось, давал блестящие доказательства превосходства и исключительности белой англосаксонской расы. Джон Хант в книге «Место негра в природе» (1863) утверждает: «…Кроме примитивных представлений о металлургии у африканцев нет искусства. Они ментально пассивны и нравственно неразвиты, а также наглы, неосторожны, чувственны, тираничны, имеют хищную натуру, угрюмы, шумливы и общительны».
Это представление становится общепринятым и массово тиражируется. Из Америки вторят. Автор из штата Алабама пишет для лондонского журнала по антропологии: «Рабство — нормальное состояние негра, самое выгодное для него». Встретив южанина из США, любителя поохотиться на индейцев-семинолов с английскими гончими, депутат парламента сэр Чарльз Дилке объявил: «Постепенное уничтожение низших рас — это не только закон природы, но и благословение для человечества». Газета «Вестминстер ревью» в 1865 году заключает: «…Ненависть к ниггерам, которая возникла на протяжении жизни всего одного поколения, теперь странно характерна почти для всех англосаксов, за исключением профессиональных и сектантских филантропов».
«Массовое бессознательное» начинает обретать теорию — в пятидесятых годах XIX века появляются труды основоположника «научного расизма» Жозефа де Гобино (справедливости ради отметим, что они не получили особой популярности), даже фактический соавтор Чарльза Дарвина, географ, исследователь и антрополог Альфред Рассел Уоллес, не стесняясь провозглашает: «…Борьба за жизнь приведёт к неизбежному уничтожению всех не высокоразвитых и умственно недоразвитых народов, с которыми европейцы вступают в контакт». В это же самое время зарождается «социал-дарвинизм», и его яростный защитник Герберт Спенсер повторяет за Уоллесом: «Избавление от слабых рас является благоприятной, хотя и жёсткой дисциплиной». Автор-исследователь Уинвуд Рид высказывается ещё более прямо: «Закон убийства — это закон роста».
Кто сказал — «холокост»?
Идеология агрессивного империализма была окончательная сформирована. Упреждая язык нацизма, известный британский юрист Карлайл в том же 1865 году доносит до образованной публики: «Только жёсткая диктатура способна дисциплинировать ленивого чёрного «джентльмена» с бутылкой рома в руке, безштанного, глупого и самодовольного». Одобряемые белым обществом — от члена Палаты лордов, до последнего юнги с торгового корабля, — предрассудки породили высокомерие и надменность тех, кто жил на Британских островах, и, как выразился писатель Голдвин Смит, «разрыв между расами теперь зияет больше, чем когда-либо».
* * *
«Государственный расизм» XIX века, да ещё и густо замешанный на страхе перед возможными бунтами туземцев (восстание сипаев оставило очень глубокий шрам в душах подданных Британской империи), не являлся в те времена чем-то необычным и уж тем более предосудительным. Вовсе наоборот, эта идеология поощрялась и считалась само собой разумеющейся, причём она переносилась и на белых — пример тому ирландцы и буры в Южной Африке, считавшиеся «дикарями и варварами». Даже в Египте, стране куда более цивилизованной, чем отдалённые княжества Индии или Берег Слоновой Кости, это воззрение торжествовало — Ивлин Баринг, британский генеральный консул в Александрии, оповещает нас о том, что «египтянин столь же интеллектуально удалён от европейца, как обитатель Сатурна». Посол в Османской Турции, сэр Николас О’Коннор, более радикален: «…Восточные люди физически и умственно определённо отличаются от нас. У них более низкая организация нервной системы, как у грибов или рыб».
Типичный британец, писатель Д. Слейден в книге «Египет и англичанин» уверенно пишет: «…У египтянина нет ума. Ни один человек с тёмным цветом кожи не может так точно сымитировать воротнички англичан; но в плане интеллектуальных способностей это — не белый человек». Заметим, книга вышла в 1908 году, начался ХХ век.
Банальный и в целом повседневный пример из той эпохи: бывший британский офицер, а с 1894 года агент «Имперской британской восточно-африканской компании» Фредерик Лутгард описывается как человек «обладающий гуманными инстинктами, исповедующий «женское» отвращение к насилию». Моралист и либерал, просвещённый человек. Но тут же мимоходом отмечается, что этот апологет гуманизма однажды сломал палец, избив индийского торговца, и едва не выбил глаз чёрному слуге в «интересах поддержания авторитета белых». Ничего особенного, дело совершенно житейское.
Концепция абсолютного, не подлежащего оспариванию превосходства белого человека над иными расами агрессивно и последовательно вбивалась в головы англосаксов на протяжении более чем полутора столетий — это вам не жалкие 12 лет правления Адольфа Гитлера! Белый однозначно превосходит условного чёрного во всём: технологии, интеллект, культура, религия, воспитание и так далее до бесконечности. Белый несёт тяжкое бремя «заботы о низших расах», а если последние отвечают господину, простите за каламбур, чёрной неблагодарностью, то решение вы найдёте в знаменитых строках поэта Хилэра Беллока (иногда ошибочно приписываемых Киплингу):
На каждый вопрос есть чёткий ответ:
У нас есть «максим», у них его нет.
* * *
Британская империя со своими высокомерием, безжалостностью, подсознательными страхами и убеждённостью в собственной исключительности и избранности — оставила тяжкое наследство не только Европе, но и всему «содружеству англоговорящих народов».
Отдельно заметим, что в добисмарковской Пруссии и окрестных германских княжествах, а затем и в кайзеровской Германской империи откровенно расистские настроения практически отсутствовали — немцы не имели заморских владений и не смогли перенять «передовые» идеи агрессивного колониализма, которыми были заражены не только британцы, но ещё французы, голландцы и особенно бельгийцы (достаточно вспомнить ужасающий даже для не самой вегетарианской колониальной эпохи геноцид местного населения Бельгийского Конго 1885–1908 годов).
Английском создателям идеологии «научного расизма» это аукнулось много лет спустя, когда концепция расовой исключительности стала доминирующей в Третьем Рейхе — истоки Второй мировой лежат в том числе и в Индии времён генерал-губернатора лорда Корнуоллиса, начавшего политику сегрегации, впоследствии переродившуюся в лютую ненависть ко всем «чёрным»…
Невзирая на цветущую буйным цветом лицемерную «политкорректность», глубоко укоренившиеся атавизмы имперских времён никуда не исчезли — в конце концов, США так же являются частью «англосаксонского мира», унаследовавшего от былой Метрополии не только язык и представление о «белом, англосаксе, протестанте» как сверхчеловеке, но и все подсознательные фобии, культивировавшиеся с последней четверти XVIII века вплоть до 60-х годов века ХХ.
Уинстон Черчилль, будучи уже в солидном возрасте, как-то заявил: «Убеждён, люди от рождения не равны друг другу», подразумевая, что какой-нибудь ливерпульский докер никак не ровня потомку герцогини Мальборо. Эта же мысль, только в несколько иной формулировке, доминирует и в сознании потомков тех самых «белых людей», которые охотились с собаками на семинолов, расстреливали из пушек сипаев или бушменов из пулемётов: «чёрный» не просто не равен белому англосаксу. Он ещё и потенциально опасен, поскольку у него есть поводы и основания мстить за своих предков.
А потому лучше применить оружие первым, на упреждение. Пусть даже у чёрного в руках игрушечный пистолет.
Чем закончится история с тлеющим расовым противостоянием в США, предсказать невозможно, но совершенно очевидно, что изжить этот тихий, но не прекращающийся конфликт в долгосрочной перспективе невозможно. Никакая политическая корректность, извинения за времена рабства, компенсации и социальные выплаты ничего изменить не в состоянии — все эти реверансы и, будем откровенны, развращающие афроамериканское население подачки абсолютно неэффективны.
Два долгих столетия расового противостояния сделали своё дело — враждебность, недоверие и неискоренимые предрассудки растянут конфликт очень надолго в будущее. И не хочется представлять, что произойдёт, если более чем сорок миллионов «чёрных» однажды выйдут из повиновения после нового Фергюсона, в котором очередной «напуганный белый полицейский» убьёт чернокожего и будет впоследствии оправдан судом. Тут уже не помогут ни национальная гвардия, ни комендантский час, ни светошумовые гранаты.
* * *
В заключение хотелось бы сказать одно: мы, граждане России, должны быть чрезвычайно благодарны Судьбе и Истории за то, что нашей страны не коснулась колониальная эпоха в её самом зловещем виде: тщательно вбиваемом в сознание общества принципе «доминирующей расы», на чьи плечи легло тяжкое бремя заботы о «дикарях». Слава Богу, что расширение Российской империи в прошлом осуществлялось на совершенно иных и куда более мягких принципах. Вряд ли кто-нибудь из русских писателей XIX века, подобно британцу Уинвуду Риду, мог бы с абсолютной уверенностью в собственной правоте заявить о том, что самоедов, бухарцев или черкесов следовало бы уничтожить, как «умственно недоразвитых».
Нам очень и очень повезло — Россия избавлена от паскудного наследства «бремени белого человека».
Информация