Патриотизм Кропоткина: философ-анархист не понял бы своих современных последователей
Родившиеся и живущие в России люди должны совместно заботиться о ее процветании и благополучии, а главное — о мире на территории страны, вне зависимости от своих политических убеждений и конкретных взглядов на ее социальное и политическое устройство. Но события на Украине показывают, что без «пятой колонны» в России не обходится. Есть люди, которые хотя и живут в России, учатся здесь или работают, могут быть самыми настоящими этническими русскими «по паспорту и по морде», но по сути ненавидят Россию и русский народ.
Показательно, что в своей русофобии сегодня наиболее активны ультралевые. Всевозможные анархисты, троцкисты, неомарксисты наперебой рассуждают о желаемых ими перспективах окончания гражданской войны на Украине, причем подобный сценарий развития событий видят оптимальным и для России. Это до какой степени лицемерия и кровожадности надо дойти, чтобы желать своему народу кровопролития, тем более в форме братоубийственных войн! Чтобы радоваться ослаблению позиций своей Родины в соседней стране, населенной миллионами русскоязычных людей, поддерживать убийства русских людей и людей другой национальности, творимые фанатиками — неонацистами и иностранными наемниками.
В своей русофобии леваки заходят столь далеко, что забывают о позициях собственных кумиров — теоретиков и практиков того же анархизма. Сложно найти в левацкой среде человека, не знакомого с именем Петра Кропоткина — выдающегося философа, ученого-естественника и революционера, заложившего основы анархо-коммунистической концепции — наиболее распространенного сегодня направления анархизма. Для образованных людей Петр Кропоткин не нуждается в представлении — не только как революционер и философ-утопист, но и как известный ученый-естественник. К сожалению, в современной России Кропоткин и его наследие рассматриваются несколько однобоко. Фактически увековечение памяти этого выдающегося русского мыслителя оказалось монополизовано ультралевыми — представителями неоанархизма, идеи и, в особенности, поведение которых в реальной политике имеют весьма опосредованное отношение к тому, за что выступал и как позиционировал себя в политической жизни Петр Кропоткин.
Кропоткин — очень интересная и противоречивая фигура. Представитель знатнейшей княжеской семьи, получивший образование в Пажеском корпусе и с детства имевший отчетливые перспективы на большую карьеру по военной или чиновничьей линии, отказался от службы в гвардейских полках и поступил в Амурское казачье войско. Дальше были научные изыскания в географии и биологии, русской и мировой истории, увлечение современной ему социальной философией и, в итоге, приход к идеям анархизма, с которыми и оказалось связанным навеки его имя. Кропоткин развил идеи Михаила Бакунина — другого видного русского философа-анархиста, придав им конструктивное наполнение, которое у его предшественника отсутствовало. В первую очередь, обрисовав контуры будущего общества, которое Кропоткин видел как конфедерации крестьянских и городских общин.
В отличие от современных анархистов — евролеваков, усердно пытающихся насадить в России чуждые русской цивилизации «западнистские» ценности, основанные на индивидуалистической и либеральной по сути философии, кропоткинский анархизм «плоть от плоти» выражал общинные устремления русского крестьянства. Соборность, общинность издревле были присущи русскому народу, и Кропоткин, будучи в отличие от его современных последователей, все же патриотом России, прекрасно понимал, что вектор социальных преобразований должен быть основан на традиционалистской компоненте. К сожалению, Кропоткина занесло в дебри чрезмерной утопии и, рассуждая об общинном безгосударственном строе, как о некоем идеале общественного устройства, «золотом веке» на земле, мыслитель упускал из виду практическую недостижимость данного идеала.
Следует отдать должное Кропоткину не только как социальному мыслителю, но и как ученому-естественнику, попытавшемуся объяснять социальные процессы, основываясь на поиске аналогий в природной среде. Как биосоциолог, Кропоткин стал известен, прежде всего, книгой «Взаимопомощь среди животных и людей как двигатель прогресса», в которой он старался показать, как взаимная солидарность и поддержка людьми друг друга могут способствовать улучшению условий их существования. При этом автор ссылался на многочисленные примеры взаимопомощи в животном мире, которые он наблюдал во время путешествий по Восточной Сибири в годы службы в Амурском казачьем войске. Основой взаимопомощи Кропоткин считал как раз институты традиционного общества — родовой строй, общину, средневековый цеховой город, в которых коллективистские принципы обеспечивали поддержку и защиту каждому члену этой «микросистемы».
Никаких параллелей с тем царством вседозволенности и порока, которое рисуется в воображении современных евролеваков — апологетов сексуальных меньшинств — здесь не вырисовывается. То есть, несмотря на некоторое сходство концепций, в действительности современные леваки, являющиеся более радикальным вариантом либеральной (точнее — «либерастической») идеологии, имеют весьма опосредованное отношение к тем же Бакунину или Кропоткину, которые хоть и были анархистами, но не игнорировали национальную специфику, не выступали с позиций откровенного космополитизма и поддержки противоестественных стремлений и пороков человека, выдавая их за проявления свободы.
Кропоткин достаточно точно уловил суть либеральной системы, основанной на приоритете индивидуалистических ценностей и направленную на «войну всех против всех» в интересах исключительно личного обогащения. И его антигосударственный пафос коренился, в первую очередь, в понимании современного ему государства как машины, направленной на обеспечение корыстных интересов достаточно узкого круга лиц в ущерб более широким слоям населения. Конечно, существование безгосударственного общества, по крайней мере, на той стадии развития социума, в котором оно находится в настоящее время, невозможно, однако это не умаляет критического потенциала кропоткинской теории, которой, кстати, и в ХХ веке активно пользовались некоторые политики, стремившиеся развивать свои государства по «третьему пути» — в частности, ливийский лидер Муаммар Каддафи — выдающийся реформатор, свержение которого вновь опрокинуло Ливию в отсталость и хаос, господствовавшие там до прихода к власти этой уникальной личности.
Для современного же общества в первую очередь показательно, как Кропоткин, будучи революционером-анархистом, мог совмещать свои, по сути антимонархические и антисистемные идеи, с любовью к России и русскому народу. Как только России грозила опасность — князь Кропоткин — яростный критик самодержавия и пламенный анархист — превращался в горячего патриота своей Родины. В отличие от современных евролеваков, Петру Кропоткину никогда не пришло бы в голову выступать за поражение своей России в кровопролитной войне с внешним агрессором, желать победы русофобских сил в какой-либо губернии Российской империи.
Заслуживает уважения патриотичная позиция Петра Алексеевича в Русско-японской и Первой мировой войнах, пренебрежительно названная тогдашними евролеваками «оборончеством» (напомню, что Ленин и его единомышленники требовали поражения России в войне, забывая о тех человеческих жизнях, экономическом ущербе, которые неизбежно повлек бы такой итог войны). Суть оборончества заключалась в том, что перед лицом внешнего врага, угрожающего самому существованию России, русской цивилизации, стоит забыть многочисленные взаимные обиды и политические споры и сплотиться для обороны своей Родины. Сплотиться всем — и тем, кто видит развитие России в качестве монархии, и тем, кто придерживается республиканской формы правления, и даже тем, чьи идеалы лежат в плоскости безгосударственного устройства общества.
Надо отметить, что большинством и зарубежных, и российских анархистов того времени позиция Кропоткина была подвергнута резкой критике — она казалась им нарушением самих основ анархистской идеологии, которая предписывала отрицание любого государства и в любых обстоятельствах. В частности, Эррико Малатеста — итальянец, фактически бывший вторым по значимости анархо-коммунистическим теоретиком после Петра Кропоткина — даже порвал с последним деловые и дружеские отношения. Малатеста разродился обличительной статьей «Анархисты забыли свои принципы», в которых подверг критике «социал-шовинизм» Кропоткина и тех бывших единомышленников, которые встали на сторону пожилого философа, руководствуясь собственными политическими взглядами патриотического содержания.
Напомним, что многие российские анархисты участвовали в Первой мировой войне. Так, Константин Акашев — один из будущих создателей ВВС Красной Армии (Рабоче-Крестьянского Военно-Воздушного Флота) получил авиационную подготовку во Франции и затем служил во французской армии, а вернувшись в Россию, работал на ведущих авиационных заводах. Во французской армии служила и знаменитая Маруся Никифорова — хотя сама ее личность вряд ли может вызывать серьезные симпатии, но, надо отдать должное, она полностью поддержала Петра Кропоткина по вопросу о войне. Более того — окончила французскую военную школу и принимала участие в боевых действиях в Македонии в составе французской армии. С конца 1914 г. на Кавказском фронте служил начальником полевого госпиталя Александр Моисеевич Атабекян — подполковник российской армии, а по совместительству — армянский князь, один из первых пропагандистов анархических идей в России и личный врач Петра Кропоткина. Еще больше участников Первой мировой войны было среди рядовых анархистов — особенно пролетарского или крестьянского происхождения.
С противоположных Кропоткину позиций по вопросу о войне выступило и большинство тогдашних лидеров российского и мирового анархизма — среди них были и Александр Беркман, и Эмма Гольдман, и Рудольф Роккер, и Иуда Гроссман-Рощин, и Александр Шапиро. Всех их объединяла космополитическая позиция, направленная на отрицание необходимости участия России в войне. Оппоненты Кропоткина призывали к перерастанию войны между Россией и Германией в гражданскую войну, либо просто к поражению российской армии в боевых действиях с противником. Здесь следует отметить, что практически все эти люди были эмигрантами и давно не проживали в России. Соответственно, и ужасы гражданской войны не коснулись бы их лично. Более того — давно оторвавшись от России, превратившись в иностранцев, они не принимали близко к сердцу ее проблемы и невзгоды. Ими двигало лишь стремление к буквалистскому соответствию положениям анархистской доктрины, изложенным на бумаге многочисленных воззваний и статей, но весьма чуждым реальной политической ситуации, как в мире, так и в самой Российской империи.
Призыв Кропоткина, в котором содержались и такие слова: — «Мужчины, женщины, дети России, спасите нашу страну и цивилизацию от черных сотен центральных империй! [...] Противопоставьте им героический объединенный фронт» — шокировал тогдашних поборников чистоты анархического учения. Но зато русские патриоты с удовлетворением восприняли мужественную позицию философа и ученого, который пользовался большим уважением даже в среде политических оппонентов. Как настоящие патриоты России из числа бывших белоэмигрантов в годы Великой Отечественной войны не сочли возможным выступать за поражение Советского Союза в войне с гитлеровской Германией, так и Кропоткин и его единомышленники по «оборончеству» не могли желать поражения Российской империи в Первой мировой войне. За это патриоты и уважали политическую позицию князя — бунтовщика, несмотря на его иные идеологические «чудачества» и завихрения.
Последствия победы Германии и ее союзников над Российской империей были бы, по мнению Кропоткина, ужасны: «О последствиях торжества Германии для нас, в России, даже думать не хочется, так они были бы ужасны. Что станет с внутренним развитием России, когда на Немане, в Риге, а, может быть, и в Ревеле, воздвигнутся немецкие крепости, как Мец, — не для защиты отвоеванной территории, а для нападения? Крепости, откуда в первый же день объявления войны смогут выступить сотни тысяч войска, со всей своей артиллерией, готовые идти на Петроград?»» (Кропоткин П. А. Письма о текущих событиях. М., 1917.). Победа Германии, по мнению Кропоткина, похоронила бы все надежды на дальнейшее социальное и экономическое развитие России, отсрочила бы перспективы изменения существующей политической системы и повлекла бы за собой консервацию самых отсталых сторон российского государства. То есть, Кропоткин, оставаясь приверженцем революционных идей, усматривал в победе Германии не только удар по России как суверенному государству, но и перспективу ослабления позиций революционного движения.
Первая мировая внесла существенные коррективы в мировоззрение Кропоткина, о которых очень не любят вспоминать обожествляющие его современные анархисты. А именно — Кропоткин в революционном 1917-м году отнюдь не выступил за немедленное уничтожение российской государственности, как того хотелось многим европейским и русским анархистам. Отступив от буквалистического понимания своей доктрины, Петр Кропоткин счел нужным сохранить российскую государственность хотя бы в виде федерации, подчеркнув, что федерализация России не означает раздробления страны, которое повлечет за собой ее «балканизацию». Самостоятельность субъектов федерации должна строго контролироваться федеральным центром и в стратегически важных вопросах мнение федерального центра должно быть решающим. На фоне «парадов суверенитетов», сопровождавших революцию 1917 года, это заявление со стороны старого анархиста выглядело весьма патриотичным. В отличие от современных доморощенных «теоретиков», из теплых столичных квартир призывающих к продолжению кровопролития на Украине, гражданской войне и заимствованию «опыта майдана» Россией, Петр Кропоткин прекрасно осознавал весь ужас предстоящей гражданской войны и высказывался однозначно за ее предотвращение посредством превращения страны в федерацию с сильной центральной властью.
Показательно, что Кропоткин, в отличие от тех же большевиков, категорически возражал против братания русских солдат с немецкими и австро-венгерскими. Он даже обратился с соответствующим воззванием к офицерам Генерального штаба российской императорской армии — не допускать попыток братания с неприятелем. Князь справедливо полагал, что примеры братания с неприятелем будут оказывать негативное влияние на поведение российских солдат, разлагать их боевой дух. Даже когда большевистским правительством был заключен Брестский мир, Кропоткин неоднократно высказывался с его критикой и призывал войска к продолжению боевых действий.
Тем не менее, позиция Кропоткина в отношении противостояния в Первой мировой войне содержала важнейшую ошибку: искренне веря в то, что страны Антанты олицетворяют подлинный социальный прогресс, философ ориентировал Россию на англофильские и франкофильские настроения, призывая и после заключения Брестского мира к продолжению войны против Германии на стороне Антанты. Он и принял сторону Антанты потому, что видел в ней прогрессивные и демократические силы, в отличие от Германской, Австро-Венгерской и Османской империй. То есть, он упускал из виду сам смысл мировых войн, которые и развязывались теми же англосаксонскими элитами в целях укрепления своего мирового господства. Абсолютизируя позитивные тенденции победы Англии и Франции, Кропоткин забывал, что английский и французский империализм являют собой не менее отвратительное явление, чем империализм германский. Более того — для России именно английская политика всегда представлялась наиболее опасной, поскольку именно Великобритания, а затем и Соединенные Штаты Америки, стояли за десятками, если не сотнями, антироссийских (а позже — антисоветских и снова антироссийских) инициатив как в мировой политике, так и внутри самого российского государства. В этом западничестве и заключалась ключевая ошибка позиции Кропоткина, которая особенно отчетливо видна нам спустя столетие после описываемых событий.
История ХХ века дважды продемонстрировала стремление англо-американского блока сталкивать лбами Россию и страны Центральной Европы, при этом оставаясь, по большому счету, в стороне, и получая финансовые и политические дивиденды. Впрочем, в отличие от современных его последователей, Кропоткину вряд ли бы пришло в голову поддерживать самые реакционные и русофобские силы в соседнем братском славянском государстве и тем более желать там большого кровопролития с перспективами его распространения на российскую территорию. Ведь, как известно, «каких бы ты ни был политических взглядов, но желать поражения своей Родине — это национальная измена».
Показательно, что в своей русофобии сегодня наиболее активны ультралевые. Всевозможные анархисты, троцкисты, неомарксисты наперебой рассуждают о желаемых ими перспективах окончания гражданской войны на Украине, причем подобный сценарий развития событий видят оптимальным и для России. Это до какой степени лицемерия и кровожадности надо дойти, чтобы желать своему народу кровопролития, тем более в форме братоубийственных войн! Чтобы радоваться ослаблению позиций своей Родины в соседней стране, населенной миллионами русскоязычных людей, поддерживать убийства русских людей и людей другой национальности, творимые фанатиками — неонацистами и иностранными наемниками.
В своей русофобии леваки заходят столь далеко, что забывают о позициях собственных кумиров — теоретиков и практиков того же анархизма. Сложно найти в левацкой среде человека, не знакомого с именем Петра Кропоткина — выдающегося философа, ученого-естественника и революционера, заложившего основы анархо-коммунистической концепции — наиболее распространенного сегодня направления анархизма. Для образованных людей Петр Кропоткин не нуждается в представлении — не только как революционер и философ-утопист, но и как известный ученый-естественник. К сожалению, в современной России Кропоткин и его наследие рассматриваются несколько однобоко. Фактически увековечение памяти этого выдающегося русского мыслителя оказалось монополизовано ультралевыми — представителями неоанархизма, идеи и, в особенности, поведение которых в реальной политике имеют весьма опосредованное отношение к тому, за что выступал и как позиционировал себя в политической жизни Петр Кропоткин.
Кропоткин — очень интересная и противоречивая фигура. Представитель знатнейшей княжеской семьи, получивший образование в Пажеском корпусе и с детства имевший отчетливые перспективы на большую карьеру по военной или чиновничьей линии, отказался от службы в гвардейских полках и поступил в Амурское казачье войско. Дальше были научные изыскания в географии и биологии, русской и мировой истории, увлечение современной ему социальной философией и, в итоге, приход к идеям анархизма, с которыми и оказалось связанным навеки его имя. Кропоткин развил идеи Михаила Бакунина — другого видного русского философа-анархиста, придав им конструктивное наполнение, которое у его предшественника отсутствовало. В первую очередь, обрисовав контуры будущего общества, которое Кропоткин видел как конфедерации крестьянских и городских общин.
В отличие от современных анархистов — евролеваков, усердно пытающихся насадить в России чуждые русской цивилизации «западнистские» ценности, основанные на индивидуалистической и либеральной по сути философии, кропоткинский анархизм «плоть от плоти» выражал общинные устремления русского крестьянства. Соборность, общинность издревле были присущи русскому народу, и Кропоткин, будучи в отличие от его современных последователей, все же патриотом России, прекрасно понимал, что вектор социальных преобразований должен быть основан на традиционалистской компоненте. К сожалению, Кропоткина занесло в дебри чрезмерной утопии и, рассуждая об общинном безгосударственном строе, как о некоем идеале общественного устройства, «золотом веке» на земле, мыслитель упускал из виду практическую недостижимость данного идеала.
Следует отдать должное Кропоткину не только как социальному мыслителю, но и как ученому-естественнику, попытавшемуся объяснять социальные процессы, основываясь на поиске аналогий в природной среде. Как биосоциолог, Кропоткин стал известен, прежде всего, книгой «Взаимопомощь среди животных и людей как двигатель прогресса», в которой он старался показать, как взаимная солидарность и поддержка людьми друг друга могут способствовать улучшению условий их существования. При этом автор ссылался на многочисленные примеры взаимопомощи в животном мире, которые он наблюдал во время путешествий по Восточной Сибири в годы службы в Амурском казачьем войске. Основой взаимопомощи Кропоткин считал как раз институты традиционного общества — родовой строй, общину, средневековый цеховой город, в которых коллективистские принципы обеспечивали поддержку и защиту каждому члену этой «микросистемы». Никаких параллелей с тем царством вседозволенности и порока, которое рисуется в воображении современных евролеваков — апологетов сексуальных меньшинств — здесь не вырисовывается. То есть, несмотря на некоторое сходство концепций, в действительности современные леваки, являющиеся более радикальным вариантом либеральной (точнее — «либерастической») идеологии, имеют весьма опосредованное отношение к тем же Бакунину или Кропоткину, которые хоть и были анархистами, но не игнорировали национальную специфику, не выступали с позиций откровенного космополитизма и поддержки противоестественных стремлений и пороков человека, выдавая их за проявления свободы.
Кропоткин достаточно точно уловил суть либеральной системы, основанной на приоритете индивидуалистических ценностей и направленную на «войну всех против всех» в интересах исключительно личного обогащения. И его антигосударственный пафос коренился, в первую очередь, в понимании современного ему государства как машины, направленной на обеспечение корыстных интересов достаточно узкого круга лиц в ущерб более широким слоям населения. Конечно, существование безгосударственного общества, по крайней мере, на той стадии развития социума, в котором оно находится в настоящее время, невозможно, однако это не умаляет критического потенциала кропоткинской теории, которой, кстати, и в ХХ веке активно пользовались некоторые политики, стремившиеся развивать свои государства по «третьему пути» — в частности, ливийский лидер Муаммар Каддафи — выдающийся реформатор, свержение которого вновь опрокинуло Ливию в отсталость и хаос, господствовавшие там до прихода к власти этой уникальной личности.
Для современного же общества в первую очередь показательно, как Кропоткин, будучи революционером-анархистом, мог совмещать свои, по сути антимонархические и антисистемные идеи, с любовью к России и русскому народу. Как только России грозила опасность — князь Кропоткин — яростный критик самодержавия и пламенный анархист — превращался в горячего патриота своей Родины. В отличие от современных евролеваков, Петру Кропоткину никогда не пришло бы в голову выступать за поражение своей России в кровопролитной войне с внешним агрессором, желать победы русофобских сил в какой-либо губернии Российской империи.
Заслуживает уважения патриотичная позиция Петра Алексеевича в Русско-японской и Первой мировой войнах, пренебрежительно названная тогдашними евролеваками «оборончеством» (напомню, что Ленин и его единомышленники требовали поражения России в войне, забывая о тех человеческих жизнях, экономическом ущербе, которые неизбежно повлек бы такой итог войны). Суть оборончества заключалась в том, что перед лицом внешнего врага, угрожающего самому существованию России, русской цивилизации, стоит забыть многочисленные взаимные обиды и политические споры и сплотиться для обороны своей Родины. Сплотиться всем — и тем, кто видит развитие России в качестве монархии, и тем, кто придерживается республиканской формы правления, и даже тем, чьи идеалы лежат в плоскости безгосударственного устройства общества.
Надо отметить, что большинством и зарубежных, и российских анархистов того времени позиция Кропоткина была подвергнута резкой критике — она казалась им нарушением самих основ анархистской идеологии, которая предписывала отрицание любого государства и в любых обстоятельствах. В частности, Эррико Малатеста — итальянец, фактически бывший вторым по значимости анархо-коммунистическим теоретиком после Петра Кропоткина — даже порвал с последним деловые и дружеские отношения. Малатеста разродился обличительной статьей «Анархисты забыли свои принципы», в которых подверг критике «социал-шовинизм» Кропоткина и тех бывших единомышленников, которые встали на сторону пожилого философа, руководствуясь собственными политическими взглядами патриотического содержания.
Напомним, что многие российские анархисты участвовали в Первой мировой войне. Так, Константин Акашев — один из будущих создателей ВВС Красной Армии (Рабоче-Крестьянского Военно-Воздушного Флота) получил авиационную подготовку во Франции и затем служил во французской армии, а вернувшись в Россию, работал на ведущих авиационных заводах. Во французской армии служила и знаменитая Маруся Никифорова — хотя сама ее личность вряд ли может вызывать серьезные симпатии, но, надо отдать должное, она полностью поддержала Петра Кропоткина по вопросу о войне. Более того — окончила французскую военную школу и принимала участие в боевых действиях в Македонии в составе французской армии. С конца 1914 г. на Кавказском фронте служил начальником полевого госпиталя Александр Моисеевич Атабекян — подполковник российской армии, а по совместительству — армянский князь, один из первых пропагандистов анархических идей в России и личный врач Петра Кропоткина. Еще больше участников Первой мировой войны было среди рядовых анархистов — особенно пролетарского или крестьянского происхождения.
С противоположных Кропоткину позиций по вопросу о войне выступило и большинство тогдашних лидеров российского и мирового анархизма — среди них были и Александр Беркман, и Эмма Гольдман, и Рудольф Роккер, и Иуда Гроссман-Рощин, и Александр Шапиро. Всех их объединяла космополитическая позиция, направленная на отрицание необходимости участия России в войне. Оппоненты Кропоткина призывали к перерастанию войны между Россией и Германией в гражданскую войну, либо просто к поражению российской армии в боевых действиях с противником. Здесь следует отметить, что практически все эти люди были эмигрантами и давно не проживали в России. Соответственно, и ужасы гражданской войны не коснулись бы их лично. Более того — давно оторвавшись от России, превратившись в иностранцев, они не принимали близко к сердцу ее проблемы и невзгоды. Ими двигало лишь стремление к буквалистскому соответствию положениям анархистской доктрины, изложенным на бумаге многочисленных воззваний и статей, но весьма чуждым реальной политической ситуации, как в мире, так и в самой Российской империи.
Призыв Кропоткина, в котором содержались и такие слова: — «Мужчины, женщины, дети России, спасите нашу страну и цивилизацию от черных сотен центральных империй! [...] Противопоставьте им героический объединенный фронт» — шокировал тогдашних поборников чистоты анархического учения. Но зато русские патриоты с удовлетворением восприняли мужественную позицию философа и ученого, который пользовался большим уважением даже в среде политических оппонентов. Как настоящие патриоты России из числа бывших белоэмигрантов в годы Великой Отечественной войны не сочли возможным выступать за поражение Советского Союза в войне с гитлеровской Германией, так и Кропоткин и его единомышленники по «оборончеству» не могли желать поражения Российской империи в Первой мировой войне. За это патриоты и уважали политическую позицию князя — бунтовщика, несмотря на его иные идеологические «чудачества» и завихрения. Последствия победы Германии и ее союзников над Российской империей были бы, по мнению Кропоткина, ужасны: «О последствиях торжества Германии для нас, в России, даже думать не хочется, так они были бы ужасны. Что станет с внутренним развитием России, когда на Немане, в Риге, а, может быть, и в Ревеле, воздвигнутся немецкие крепости, как Мец, — не для защиты отвоеванной территории, а для нападения? Крепости, откуда в первый же день объявления войны смогут выступить сотни тысяч войска, со всей своей артиллерией, готовые идти на Петроград?»» (Кропоткин П. А. Письма о текущих событиях. М., 1917.). Победа Германии, по мнению Кропоткина, похоронила бы все надежды на дальнейшее социальное и экономическое развитие России, отсрочила бы перспективы изменения существующей политической системы и повлекла бы за собой консервацию самых отсталых сторон российского государства. То есть, Кропоткин, оставаясь приверженцем революционных идей, усматривал в победе Германии не только удар по России как суверенному государству, но и перспективу ослабления позиций революционного движения.
Первая мировая внесла существенные коррективы в мировоззрение Кропоткина, о которых очень не любят вспоминать обожествляющие его современные анархисты. А именно — Кропоткин в революционном 1917-м году отнюдь не выступил за немедленное уничтожение российской государственности, как того хотелось многим европейским и русским анархистам. Отступив от буквалистического понимания своей доктрины, Петр Кропоткин счел нужным сохранить российскую государственность хотя бы в виде федерации, подчеркнув, что федерализация России не означает раздробления страны, которое повлечет за собой ее «балканизацию». Самостоятельность субъектов федерации должна строго контролироваться федеральным центром и в стратегически важных вопросах мнение федерального центра должно быть решающим. На фоне «парадов суверенитетов», сопровождавших революцию 1917 года, это заявление со стороны старого анархиста выглядело весьма патриотичным. В отличие от современных доморощенных «теоретиков», из теплых столичных квартир призывающих к продолжению кровопролития на Украине, гражданской войне и заимствованию «опыта майдана» Россией, Петр Кропоткин прекрасно осознавал весь ужас предстоящей гражданской войны и высказывался однозначно за ее предотвращение посредством превращения страны в федерацию с сильной центральной властью.
Показательно, что Кропоткин, в отличие от тех же большевиков, категорически возражал против братания русских солдат с немецкими и австро-венгерскими. Он даже обратился с соответствующим воззванием к офицерам Генерального штаба российской императорской армии — не допускать попыток братания с неприятелем. Князь справедливо полагал, что примеры братания с неприятелем будут оказывать негативное влияние на поведение российских солдат, разлагать их боевой дух. Даже когда большевистским правительством был заключен Брестский мир, Кропоткин неоднократно высказывался с его критикой и призывал войска к продолжению боевых действий.
Тем не менее, позиция Кропоткина в отношении противостояния в Первой мировой войне содержала важнейшую ошибку: искренне веря в то, что страны Антанты олицетворяют подлинный социальный прогресс, философ ориентировал Россию на англофильские и франкофильские настроения, призывая и после заключения Брестского мира к продолжению войны против Германии на стороне Антанты. Он и принял сторону Антанты потому, что видел в ней прогрессивные и демократические силы, в отличие от Германской, Австро-Венгерской и Османской империй. То есть, он упускал из виду сам смысл мировых войн, которые и развязывались теми же англосаксонскими элитами в целях укрепления своего мирового господства. Абсолютизируя позитивные тенденции победы Англии и Франции, Кропоткин забывал, что английский и французский империализм являют собой не менее отвратительное явление, чем империализм германский. Более того — для России именно английская политика всегда представлялась наиболее опасной, поскольку именно Великобритания, а затем и Соединенные Штаты Америки, стояли за десятками, если не сотнями, антироссийских (а позже — антисоветских и снова антироссийских) инициатив как в мировой политике, так и внутри самого российского государства. В этом западничестве и заключалась ключевая ошибка позиции Кропоткина, которая особенно отчетливо видна нам спустя столетие после описываемых событий.
История ХХ века дважды продемонстрировала стремление англо-американского блока сталкивать лбами Россию и страны Центральной Европы, при этом оставаясь, по большому счету, в стороне, и получая финансовые и политические дивиденды. Впрочем, в отличие от современных его последователей, Кропоткину вряд ли бы пришло в голову поддерживать самые реакционные и русофобские силы в соседнем братском славянском государстве и тем более желать там большого кровопролития с перспективами его распространения на российскую территорию. Ведь, как известно, «каких бы ты ни был политических взглядов, но желать поражения своей Родине — это национальная измена».
Информация