Разноцветные облака

2
Разноцветные облака


Этот текст посвящен столетию со дня первого массового применения на войне отравляющих газов: в апреле 1915 года близ Ипра, в мае – возле Воли-Шидловской.

Ипр: городок в западной Фландрии, сейчас совсем небольшой, а когда-то он был большим, славный средневековый город суконщиков. Его долго осаждали англичане в Столетнюю войну, «проклятые годоны», как выражалась Жанна д’Арк; и по осенним равнинам брели к нему маленькие музыканты-савойары, а желтые деревья, подобно восковым свечам, подогревали облака своим колеблемым пламенем. И река Ипр была тихой и илистой, на ней, утыкаясь носом в берег, устраивались на ночевку рыбацкие лодки, а рыбы пробовали червяков на вкус, и, если повезет, стягивали с крючков, а если нет – взмывали над рекой серебристым взблеском. Однако это мало кто вспоминает, разве что местные жители, потому что во всем мире этот маленький город и река известны как часть другого имени; имени, присвоившего их древнюю честь и славу. Именно здесь в Первую мировую войну впервые было массово применено химическое оружие: в апреле 1915 года - хлор, а в 1917 году – горчичный газ, который и стал называться ипритом. Никто не помнит толком, где в первый раз применили порох, мало кто знает, чей корабль был впервые поражен торпедой, а название города и реки тесно слились с этими газовыми баллонами и облаками, подобно слову-бумажнику, раскрывающемуся на две части.

Стоит отметить, что к весне 1915 года это уже была другая война, не та, которая началась летом 1914 года, с ее маневренными сражениями и «бегом к морю», с эскадрой фон Шпее, которая, отрезанная от родных портов, носилась по океану в ожидании последней битвы. Война застыла в окопах, она постепенно меняла свою суть, становилась (перерождалась) в войну не столько солдат, сколько ученых, технологий, заводов. Иногда кажется, что эти чумазые солдатики в касках, напоминавших тарелки и горшки, взятые напрокат детьми, играющими в рыцарей, – они, солдаты, не более чем статисты в грандиозной битве машин, свидетели торжеств научной мысли. Однако эти смертоносные изобретения, дремавшие в глубине университетов и лабораторий, все они были направлены против людей; студентов, рабочих, крестьян: юных энтузиастов, участников первой промышленной войны в человеческой истории.

Отравляющие газы, собственно, не были новинкой: об их боевом применении задумывались уже во второй половине XIX века, но тогда изобретение было признано несвоевременным и отложено на дальнюю полочку. (Впрочем, Пальмерстон, этот злокозненный Пальмерстон хотел было потравить газами героических защитников Севастополя: специальными судами, нагруженными серой, однако джентльмены – таковые еще были – видимо, решили, что это умалит их воинский пафос.) В начале Первой мировой войны к использованию ядовитых газов решили вернуться, сначала робко, по-дилетантски. Евгений Белаш в книге «Мифы Первой мировой» пишет: «Французы первыми применили 26-мм ружейные гранаты со слезоточивым газом (этиловый бромацетат) еще в августе 1914 года. В каждой гранате было 35 грамм газа, но на открытой местности он быстро рассеивался без видимого эффекта для противника, поэтому французы отказались от газовых гранат как бесполезных. Немцами снаряды со слезоточивым газом использовались 27 октября 1914 года в битве при Нев-Шапель. Профессор Вальтер Нернст предложил заменить в 105-мм снарядах взрывчатку на раздражающее слизистую оболочку вещество – сернокислый дианизидин, одновременно экономилась дефицитная к тому времени взрывчатка. 3000 снарядов были выпущены по британским солдатам, но те даже не заметили химической атаки».

И все бы, возможно, так и было пущено на самотек, затерялось бы в канцеляриях, было бы презрительно отвергнуто старорежимными отцами-командирами, когда бы не нашелся один человек. Это был весьма достойный человек, на фотографии он внимательно смотрит через очки, бритый наголо, с пухловатыми губами – это Франц Габер, Нобелевский лауреат 1918 года, патриот своей родины. Он на самом деле был патриотом своей немецкой родины – этот выкрест из хасидской семьи, за фигурой которого, постепенно уходя вглубь веков, толпятся тени цадиков, раввинов, мелочных торговцев, а где-то совсем далеко смуглые дети играют на улицах Иерусалима. Он не отличался в этом чувстве от многих других, почти всех; евреи на самом деле были патриотами своей немецкой родины, вставали в атаку за свою немецкую родину, посылали на фронт сыновей и дочерей; как философ Гуссерль, который потерял на войне сына, а второй был тяжело ранен, дочь которого работала в госпитале, а он говорил своему ученику Мартину Хайдеггеру, что философия может подождать, пока идет война. И Франц Габер искренне хотел помочь своей стране, прижатой паровым катком русской армии, отрезанной от мира британским флотом, он был все же ученым, этот Франц Габер, он полагал, что решение должно быть простым, ощутимым, земным, близким к этой земле, можно сказать, даже исторгаемым этой землей. Кто же в прогрессивное время верит в небеса, в эти ветхие христианские небеса, в которых ради приличия еще звонят в колокола, но не более, чем это необходимо для небольшого аккуратного благочестия, а в реальном небе барражируют самолеты и дирижабли, они тоже служат войне, как и все вокруг, даже этот жидкий цикорий в чашке, даже этот тоненький тыловой кусочек колбасы, сквозь который просвечивает тарелка. И вот Франц Габер предлагает поставить дело на научную основу: распылять газ из промышленных баллонов, которые не подпадают под действие Гаагской конвенции (она воспрещала применение газов в артиллерийских снарядах). В качестве отравляющего вещества он выбирает хлор: этот газ массово изготовляется, доступен для немедленного применения, он летучий и одновременно плотный. Германское командование в нерешительности, оно колеблется, однако в это время как раз планируется операция на Восточном фронте, знаменитый Горлицкий прорыв, старый рубака Макензен рисует стрелки в направлении Варшавы, и надо как-то отвлечь союзников, прикрыть местным наступлением основное место удара немецкого кулака. Уже в марте 1915 года на позиции германской армии в районе Ипра доставлены 1600 больших и 4300 малых газовых баллонов с 168 тоннами хлора. Они прикопаны на переднем крае, при установке несколько баллонов пробито артиллерийским огнем союзников, и первыми жертвами нового оружия становятся германские солдаты: около пятидесяти человек отравлены хлором, двое из них погибли. Оставалось дождаться ветра, благоприятного восточного ветра, достаточно ровного и сильного, дующего в сторону неприятельских позиций. В эфире потрескивали переговоры: «Дует неблагоприятный ветер ... Ветер усиливается ... Его направление постоянно меняется ... Ветер неустойчив…». Они ждали больше месяца, до 22 апреля 1915 года.

Те временем война идет своим чередом. Представим себе траншеи Первой мировой войны апреля 1915 года: кругом расцветают, разбрызгиваются весенние листья, поднимается трава, в низинах окопов лужицами высыхает растаявший снег. Уже понятно - война надолго, но все же верится, что победа близка, вот еще немного постоят над картой эти представительные генералы, эти бравые старички в орденах, скажут что-то магическое в телефонную трубку, и под залпы орудий развернется наступление, на этот раз окончательное, победное. В окопах терпко пахнет потом, кисловато порохом, горчит и сластит аромат табачка, и этот аромат сливается (продолжает) другой сладковатый запах, страшный запах разложения – это ведь друзья-однополчане лежат мертвыми в десятке метров от окопа, а кто-то висит на колючей проволоке и его череп смущенно улыбается врагам. Перемирия для уборки трупов отменены, это ведь как-то старорежимно, почти сентиментально и не соответствует высокому накалу современной битвы. Но парням в окопах не особенно страшно, не слишком жутко. В основном они – выходцы из деревень, французских, германских, русских, разных других. В своих небольших домиках они хорошо знают о тайнах рождения и смерти, знают, как величественно и безмолвно лежат покойники на столах, а над ними по очереди читают Псалтырь; да и кладбище, в кленах, дубах и крестах – вот оно, рядом с деревней, рукой подать, и все их родственники и соседи (как и многие предки) со временем уходят со своих пашен туда, почивать с миром до труб Страшного Суда, когда ангельские крылья осенят эти поля.

Этой весной Эрих Мария Ремарк еще ходит в католическую учительскую семинарию, он, наверное, расставляет флажки на карте, обозначая передвижения доблестных германских войск, а где-то неподалеку, под каштаном, стоит легкая тень: еще не выдуманная им Патриция Хольман. Малыш-солдат Эрнст Юнгер уже стал настоящим окопником и записывает в дневнике фронтовые впечатления вперемешку со снами: «Вечером я еще долго сидел на пеньке, окруженном пышно цветущими синими анемонами, полный предчувствий, знакомых солдатам всех времен, пока не пробрался по рядам спящих товарищей к своей палатке, а ночью мне снились сумбурные сны, в которых главную роль играла мертвая голова. Наутро я об этом рассказал Припке, и он выразил надежду, что череп принадлежал французу». Артиллерист Федор Степун предается легкой русско-немецкой меланхолии; в письме из венгерского села, занятого русской армией, он пишет жене: «Господи, сколько нежной прелести, сколько мира и любви в природе. Как хорошо здесь, верно, было прошлою весною, когда всюду свершалась мирная и благостная жизнь, когда за плугом брел «оратай», и ксендз каждый вечер выходил посидеть на крыльце своего дома. А теперь всюду мерзость запустения. Всюду вокруг церкви и вокруг нашего дома окопы, заваленные всяким мусором, кровавой ватой и бинтами. О Господи. Господи, почему терпишь Ты такое заблуждение сынов Твоих?»

…Ветер подул в лицо французским солдатам в начале 20-х чисел апреля, это был свежий восточный ветер, наверное, именно такой подгонял вперед корабли Колумба, он перенес Мэри Поппинс к дому в Вишневом переулке. По стать ветру была и заря: 22 апреля она была особенно прекрасна и переливалась яркими красками, расплескивалась причудливым разноцветьем на серых холстах облаков. Возможно, все это настраивало на несколько безмятежный лад, однако немцы как-то подозрительно возились у прикопанных на переднем крае емкостей, да и перебежчик еще в середине апреля рассказал, что затевается газовая атака. Впрочем, ему не особенно поверили, этому перебежчику, вроде бы хотели принять меры, но потом оказалось, что то ли французы должны подать документы англичанам, то ли наоборот, и все сведения затерялись в штабной рутине. Ближе к вечеру немцы открыли газовые баллоны. Желтовато-зеленые облака яда, поднявшиеся в воздух, по мере продвижения становились голубовато-белым туманом - «таким, как можно видеть над мокрым лугом в морозную ночь».

Первый удар приняли на себя алжирские солдаты французской армии. Очевидцы писали: «Попытайтесь вообразить себе ощущения и положение цветных войск, когда они увидали, что огромное облако зеленовато-желтого цвета поднимается из-под земли и медленно двигается по ветру по направлению к ним, что газ стелется по земле, заполняя каждую ямку, каждое углубление и заполняет траншеи и воронки. Сначала удивление, потом ужас и, наконец, паника охватила войска, когда первые облака дыма окутали всю местность, и заставили людей, задыхаясь, биться в агонии. Те, кто мог двигаться, бежали, пытаясь, большей частью, напрасно, обогнать облако хлора, которое неумолимо преследовало их». Англичанин Уоткинс вспоминал: «Среди нас, шатаясь, появились французские солдаты, ослепленные, кашляющие, тяжело дышащие, с лицами темно-багрового цвета, безмолвные от страданий, а позади их в отравленных газом траншеях остались, как мы узнали, сотни их умирающих товарищей». Потрясенным людям могло показаться, что буквально исполняются слова Апокалипсиса: «Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладезя бездны. Она отворила кладезь бездны, и вышел дым из кладезя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладезя». В густом облаке тонули траншеи, и немецкие солдаты не решались последовать за ним вперед. Их робкое наступление было отбито остатками частей союзников. Еще несколько газовых атак в течение ближайших дней отравило несколько тысяч человек, и дало немцам всего сотню метров отвоеванной земли.

Несмотря на весь ужас первого применения, оказалось, что новое оружие не является тотально смертоносным: оно не губительно для всего живого, подобно черным клубам газа из труб марсиан на страницах «Войны миров». Оно лишь чудовищно омерзительно, и вся дальнейшая история войны будет отмечена этой гниющей язвой траншей под Ипром, заполненных газом и отравленным людьми.

Вскоре, 31 мая, германцы применили новое оружие против русских солдат в районе Воли-Шидловской. Газ был пущен на рассвете, в ходе последующего боя русскими были отбиты пять атак, включая ночную. Приводятся разные данные о потерях от газов в этом бою. Историк Антон Керсновский пишет: «У нас было отравлено смертельно 10000 человек, 14-я Сибирская дивизия погибла почти целиком». Согласно данным современного исследователя Алексея Ардашева, число умерших от газов составило 1883 человека, а Евгений Белаш приводит еще меньшие цифры: «2 офицера и 290 солдат умерли от газов на позиции, 23 офицера и 2070 солдат были отравлены газами и эвакуированы». Эффект от применения газов был столь же ошеломляющим, в книге Питера Энглунда «Восторг и боль сражения» приводятся воспоминания о панике и шоке в прифронтовом госпитале: «В госпитале остается только одна живая душа – мальчик, он отказывается бежать, и намерен сражаться с винтовкой в руках. Обернувшись назад, они видят, как он стоит в дверях. Достав из кармана куртки банку с вареньем, мальчик ест из нее руками». Тем не менее, газовая атака и здесь не привела к прорыву фронта. Стороны спешно занялись разработкой противогазов (первые модели поставили на фронт в течение ближайшего месяца), а поначалу рекомендовали солдатам использовать для защиты от газов тряпки, пропитанные мочой или водой.

…Все это было совершенно отвратительно, и будь на месте этих несчастных юношей с налезающими на уши фуражками французские рыцари, героические бароны, о которых писал Шарль Пеги, например, Жан сир де Жуанвиль, барон святого Людовика, или дружинники Киевской Руси, или хоть кондотьеры и ландскнехты, чьи плутоватые красные физиономии были испачканы гусиным салом, да хоть кто, только не эти несчастные школьники-добровольцы, не эти вчерашние учителя и конторщики – они, эти рыцари и бароны, плюнули бы на такую войну. «В ней мало добычи, а тем более чести», - сказали бы они, и, повернувшись спиной друг к другу, примерно наказали ученых, которые состязание клинков превратили в людской мор; они, эти ученые всю оставшуюся жизнь мастерили бы, положим, механические игрушки для детей, заглаживая вину. Но, как писал Жорж Бернанос, сам четыре года бывший пехотинцем Первой мировой: «Эти всемирные войны, на первый взгляд свидетельствуют о необыкновенной активности человека, меж тем как на деле они изобличают, напротив, его растущую апатию. Кончится все это тем, что на бойню будут отправлять огромные покорные стада» («Дневник сельского священника»). В эссе «Большие кладбища под луной» он описывает этот дух времени еще подробнее: «Человечество знавало времена, когда военное поприще было одним из самых почетных после духовного и по достоинству едва ли уступало ему. По меньшей мере странно, что сейчас ваша капиталистическая цивилизация, которая отнюдь не слывет поборницей духа самопожертвования, имеет при всей ее рачительности такое большое количество солдат, которое ее фабрики еще и обеспечивают обмундированием...

И солдат, которых никогда не видывали раньше. Вы спокойненько берете их, безропотных, в конторе, в цехе. Даете им билет в Преисподнюю со штемпелем призывного пункта и новенькие солдатские башмаки, как правило, промокаемые. Последнее напутствие, последнее приветствие родины является им в виде злобного взгляда аджюдана-сверхсрочника, приставленного к вещевому складу, который обращается с ними, как с каким-то дерьмом. А после они спешат на вокзал, слегка под хмельком, но сильно озабоченные мыслью не пропустить поезд в Преисподнюю, как если бы они спешили на воскресный семейный обед куда-нибудь в Буа-Коломб или Вирофле. Только на этот раз они сойдут на станции Преисподняя, вот и все. Год, два, четыре года - столько, сколько потребуется до истечения срока этого проездного билета, выданного правительством, - будут они колесить по стране, под свинцовым дождем, бдительно следя за тем, чтобы не был съеден без разрешения шоколад из «энзе», и ломая голову, как бы стянуть у соседа перевязочный пакет. Получив в день сражения пулю в живот, они, как куропатки, семенят на пункт первой помощи, обливаясь холодным потом, ложатся на носилки и приходят в себя уже в госпитале, откуда некоторое время спустя отбывают так же послушно, как и прибыли, получив отеческого тумака от добряка-майора... Потом они отправляются в Преисподнюю - в вагоне без окон, получая от вокзала до вокзала порцию жвачки в виде кислого вина и камамбера и разглядывая при свете коптилки покрытый непонятными знаками проездной документ, совершенно не уверенные, что делают все, как надо».

…Союзники, конечно, выражают живейшее негодование немецким варварством, они возмущены. Английский генерал-лейтенант Фергюсон называет поведение Германии трусостью, однако сразу присовокупляет: «Если британцы хотят выиграть эту войну, они должны уничтожать врага, и если он действует нечестно, то отчего нам не воспользоваться его способом». Вскоре свое химическое оружие есть у всех сторон, идет лихорадочное наращивание производства. Наряду с газобаллонными атаками используются снаряды с отравляющими веществами: только за ночь 9-10 октября 1916 году французами выпущено более 8400 химических снарядов, английская армия требует от промышленности 30 тысяч в неделю. «Газовой начинкой» пытаются компенсировать дорогую взрывчатку, применяются все новые отравляющие вещества. Немцы с какой-то мефистофелевской издевкой помечают химические снаряды крестами: «желтый крест» (иприт), «зеленый крест» (фосген), «синий крест» (слезоточивый газ). Англичане составляют своего рода «меню» для германских солдат: слезоточивый газ - для «обезлюживания» обороняемой территории на длительное время, джеллит – для наиболее быстрого эффекта непосредственно перед атакой, хлорпикрин – для временной нейтрализации после атаки, смесь хлора с фосгеном, иначе «Белая звезда» - для наибольших потерь в живой силе. Британский капитан Уильям Говард Ливенс изобретает газомет. (Он якобы мстит за гибель своей жены на потопленном немецкой подводной лодкой лайнере «Лузитания»; обещает уничтожить немцев не меньше, чем было на нем пассажиров. Позднее выяснилось, что капитан не был женат.) Теперь газовые баллоны можно метать на сотни метров, создавая плотность отравляющих веществ, против которой не помогают противогазы. 1 декабря 1917 года британцы выстрелили 2300 бомб из 44 газометов всего за 15 минут, сначала выжигая немцев термитом из укрытий, затем используя фосген, хлорпикрин (слезоточивый газ) для снятия противогазов и снова фосген.

В районе применения газов вянут растения и умирают животные, Эрнст Юнгер вспоминает: «Большая часть растений увяла, повсюду лежали мертвые кроты и улитки, а размещенным в Монши лошадям конный связной обтирал слезившиеся глаза и исслюнявленные морды». Газовая атака становится обыденностью, и Федор Степун пишет в письме: «Немцы все время вели обстрел отвратительно мерный и беспощадный, не меньше десяти снарядов в минуту. Ты представь себе только. Ночь, темнота, над головами вой, плеск снарядов и свист тяжелых осколков. Дышать настолько трудно, что кажется, вот-вот задохнешься. Голоса в масках почти не слышно, и, чтобы батарея приняла команду, офицеру нужно ее прокричать прямо в ухо каждому орудийному наводчику. При этом ужасная неузнаваемость окружающих тебя людей, одиночество проклятого трагического маскарада: белые резиновые черепа, квадратные стеклянные глаза, длинные зеленые хоботы. И все в фантастическом красном сверкании разрывов и выстрелов. И над всем безумный страх тяжелой, отвратительной смерти: немцы стреляли пять часов, а маски рассчитаны на шесть. Прятаться нельзя, надо работать. При каждом шаге колет легкие, опрокидывает навзничь и усиливается чувство удушья. А надо не только ходить, надо бегать. Быть может, ужас газов ничем не характеризуется так ярко, как тем, что в газовом облаке никто не обращал никакого внимания на обстрел, обстрел же был страшный - на одну третью батарею легло более тысячи снарядов. Женя говорит, что утром, по прекращении обстрела, вид батареи был ужасный. В рассветном тумане люди, как тени: бледные, с глазами, налитыми кровью, и с углем противогазов, осевшим на веках и вокруг рта; многих тошнит, многие в обмороке, лошади все лежат на коновязи с мутными глазами, с кровавой пеной у рта и ноздрей, некоторые бьются в судорогах, некоторые уже подохли».

А в тылу появляются длинные процессии современных прокаженных – солдат с выжженными газами глазами, с пораженными легкими, кашляющих солдат, солдат на папертях, просящих милостыню; солдат, последним видением которых стало накатывающееся на них яркое цветное облако.

Общие потери всех сторон от газов составили 1 миллион 300 тысяч солдат. Из них умерли 91 тысяча человек. Жена Франца Габера не вынесла участия своего мужа в разработке химического оружия и застрелилась. Позже, после Второй мировой войны, покончил жизнь самоубийством их сын. Сам Габер уже после войны, в 1918 году, получил Нобелевскую премию, после прихода нацистов к власти переехал в Великобританию. В 1934 году он принял приглашение возглавить исследовательский институт в Палестине, но умер в дороге и был похоронен в Базеле. В 1920-е годы в институте, который возглавлял Габер, был создан газ «Циклон Б». К началу Второй мировой войны всеми странами был накоплен впечатляющий арсенал отравляющих веществ, но не Гитлер (сам пострадавший от газов в Первую мировую войну), ни другие так и не начали его боевое применение.

Сегодня рядом с Ипром, на давно засыпанных окопах, сажают редиску и лук. Сейчас, когда мы видим стелящийся белый дым, то склонны предполагать, что это пиротехнический эффект или прорыв теплоцентрали. Мы не ищем на боку противогазную сумку, не вслушиваемся, звучит ли сирена и громкий голос выкрикивает: «Газы!» Однако уже открытые кладези бездны сложно затворить навсегда. Ведь, как отмечает идеолог сионизма Теодор Герцль в книге «Каинов дым»: «Человек, изобретающий ужасное оружие, делает для дела мира больше, чем тысячи кротких апостолов». Как подчеркивают английские авторы Фрайс и Вест в книге «Химическая война»: «Газы не могут быть изъяты из употребления. Что касается отказа от употребления ядовитых газов, то следует вспомнить, что ни одно могущественное боевое средство никогда не оставалось без применения, раз была доказана его сила, и оно продолжало существовать вплоть до открытия иного, более сильного». И резюмирует итальянский генерал Джулио Дуэ: «Безумцем, если не отцеубийцей, можно было бы назвать того, кто примирился бы с поражением своей страны, лишь бы не нарушить формальных конвенций, ограничивающих не право убивать и разрушать, но способы разрушения и убийства. Ограничения, якобы применяемые к так называемым варварским и жестоким военным средствам, представляют собой лишь демагогическое лицемерие международного характера…»

…И если вдруг на нас (или, поначалу, других) надвинется удивительное облако, цветное облако, облако, подобное морскому приливу, возможно, это станет последним, что мы увидим в жизни.
Наши новостные каналы

Подписывайтесь и будьте в курсе свежих новостей и важнейших событиях дня.

2 комментария
Информация
Уважаемый читатель, чтобы оставлять комментарии к публикации, необходимо авторизоваться.
  1. 0
    9 июня 2015
    http://www.youtube.com/watch?v=gVEHBYHj8Sk
    Все так печально что так и хочется подумать о наших и о их детей тоже, себя уже сегодня никто не жалеет...
  2. +1
    9 июня 2015
    Красиво описано.
    Только сейчас разноцветных облаков уже не будет, скорее всего даже запаха не почувствуешь, момент и выключился.....

«Правый сектор» (запрещена в России), «Украинская повстанческая армия» (УПА) (запрещена в России), ИГИЛ (запрещена в России), «Джабхат Фатх аш-Шам» бывшая «Джабхат ан-Нусра» (запрещена в России), «Талибан» (запрещена в России), «Аль-Каида» (запрещена в России), «Фонд борьбы с коррупцией» (запрещена в России), «Штабы Навального» (запрещена в России), Facebook (запрещена в России), Instagram (запрещена в России), Meta (запрещена в России), «Misanthropic Division» (запрещена в России), «Азов» (запрещена в России), «Братья-мусульмане» (запрещена в России), «Аум Синрике» (запрещена в России), АУЕ (запрещена в России), УНА-УНСО (запрещена в России), Меджлис крымскотатарского народа (запрещена в России), легион «Свобода России» (вооруженное формирование, признано в РФ террористическим и запрещено)

«Некоммерческие организации, незарегистрированные общественные объединения или физические лица, выполняющие функции иностранного агента», а так же СМИ, выполняющие функции иностранного агента: «Медуза»; «Голос Америки»; «Реалии»; «Настоящее время»; «Радио свободы»; Пономарев; Савицкая; Маркелов; Камалягин; Апахончич; Макаревич; Дудь; Гордон; Жданов; Медведев; Федоров; «Сова»; «Альянс врачей»; «РКК» «Центр Левады»; «Мемориал»; «Голос»; «Человек и Закон»; «Дождь»; «Медиазона»; «Deutsche Welle»; СМК «Кавказский узел»; «Insider»; «Новая газета»