Почему моя дочь не стала моей Украиной
Сегодня, в пору горького для моих братских чувств разрыва с Украиной, мне вспоминается, в порядке некой переклички, один эпизод из детства моей дочери. Сейчас ей 19, и ближе нее у меня нет никого, хоть мы с ней и живем в разных квартирах.
Лет 5 назад испытанием для наших уз стал известный переходно-возрастной конфликт: дочка начала курить, прогуливать школу – а там и вовсе вылетела из нее. Жила она уже отдельно от меня, с весьма небрежной на ее счет мамой; я к ним врывался по утрам, пинком гнал ребенка на урок, еще однажды отстегал ремнем. Тогда мама вызвала патрулей: пьяный отец бьет дочь! Меня скрутили, дочка в ужасе забилась в угол – после чего мы с ней не разговаривали целый месяц.
Но потом слово за слово восстановили отношения; я сказал, что ни копейки больше ей не дам, пока не вернется на учебу. Она туда вернулась, дальше было новое условие: если хорошо закончишь год, свезу на самый лучший курорт Кипра… И случилось чудо, которого я откровенно не ждал: дочка переменилась в корне. Бросила свою гульбу, прилежно заучилась; а когда еще через пару лет мои доходы сильно отощали – пошла попутно колледжу работать: мол теперь я заработаю нам с тобой на сладкий отдых… Видимо, поняла, что тот ремень, достаточно безбольный для нее, был для меня больней стократ. И трещина меж нами не просто заросла, а обернулась такой спайкой, что было не подточить даже жутко обозленной этим маме. Кстати все неизбежные технически общения с ней я веду через дочку, изумляющую меня способностью к этой не менее тяжелой, чем у самого Лаврова, дипломатии.
Но зародыш этой идиллии затаился, как мне кажется, в том давнем эпизоде, когда дочке шел 3-й год – и главный для всего дальнейшего урок преподала мне исподволь она.
Так получилось, что уход за ней лег изначально преимущественно на меня – возить ее к врачам, когда она болела, ставить свечки в попку, купать, укладывать спать… Что я делал, признаться, не без удовольствия – окупавшего всю эту хлопотность и раздор с женой на провалившейся любовной почве. А тут вдруг идеал любви, который я тщетно искал лет 20 до того, возник: ребенок, моя копия, вбиравший всю мою любовь – и отдававший сторицей взаимности.
И как-то зимой, под вечер я гуляю с дочкой, не уставая дивиться про себя, что ни к одной из женщин не испытывал такой, как к ней, блаженной полноты любви. В конце прогулки мы зашли в магазин, я загрузился парой увесистых пакетов – но по дороге к дому дочка неожиданно свернула к горке, с которой мы уже накатались раньше на ледянке: хочу еще! Я ей: ну, завтра докатаемся, а теперь пора кушать – и тебе на бочок, а мне еще работать и работать. Но она вдруг раз – и от меня бегом, да так шустро, что я диву дался: «Ага, растет ребеночек!» Поймал ее, направил к дому, а она хлысть – и снова от меня бежать.
Я ее опять перехватил, объяснил, что с этими пакетами мне вместе с ней не съехать с горки, то да се… Она все это выслушала – и вжик вновь от меня. Вскарабкалась до половины горки, оглянулась на мой окрик – и ну лезть дальше.
И я вижу, что тут не просто блажь – а настоящий бунт против меня. Не горка ей нужна – а ослушание! Она прекрасно поняла, что я связан моим грузом, что у меня еще хлопот полон рот – но только шиш тебе! Попробуй со своей обузой за мной угнаться – не угонишься!
И этот ее беспричинный выпад против моей милости задел меня незнамо как. Тем паче у меня какая-то очередная сшибка с внешним миром, камень на душе, а тут еще и этот камешек вдосыл – но от кого?
Я же ей грел под мышкой бутылочку с молочком, носил ее на закорках, лежал по часу с ней, когда она не засыпала без меня, а мне надо было за дававший это молочко компьютер… Ладно – жена; все жены – ружья против нас заряжены; но дочка! Неужто и она с первых шагов пошла стопами ее матери?
И у меня так и зачесалась рука задать хорошего шлепка негоднице – а то и еще чувствительней урок: дать ей самой съехать с крутой горки, путь так шлепнется, чтобы запомнила, как бегать от меня!
Но тут как говорится ангел божий, как в случае с жертвоприношением Авраама, осек мой мстительный порыв. Меня аж до закорок пробрало: а дочка ведь – моя же копия! Такая же строптивица, вот в ней на третьем году жизни и прорезался мой характер: ей нужно как-то самоутвердиться в бунте против самого родного для нее.
И сердце мое вмиг накрыла еще большая любовь к моей крошке, я бросился к ней, как бы во искупление моих негодных предыдущих чувств, с сердечными объятиями. А она словно только этого и ждала. Мы съехали с ней с горки, подобрали брошенные мной внизу пакеты – и уже в полном мире, под ее довольный лепет, отправились домой.
Там помылись, покушали – и в этот день она впервые согласилась заснуть без меня, позволив мне на час раньше заняться моим, кормившим нас трудом…
Но при чем здесь Украина? Да при том! Когда она из той же детской ереси полезла против нас на свою горку, мы не нашлись, как укротить порыв к самоутверждению впрямь детской нации, образовавшейся всего-то ничего тому назад!
И результат: Обаме-маме удалось то, что не удалось моей жене: настропалить против нас эту страну с сознанием трехлетнего ребенка. И здесь, упаси Бог, не попрек, а только констатация этой младенческой реальности.
Рука Москвы, пошедшая путем не доходящего до вразумления шлепка, не поняла младенческих метаний прежде братского народа – вот он и стал небратским нам. Обама ж в духе моей вредной жены внушил ему: «Россия злая, пьяная; хочет заставить малышей слушаться ее!» И малыши, вовсе сбрендившие без отеческой руки СССР, пошли вовсю дурить. И нынче вся их дурь, весь бунт – по большому счету из-за того, что хотели съехать в знак детского протеста с их сумасбродной горки, но схватили при этом наше полное непонимание. Что нанесло им психологическую травму и обиду навсегда.
Потом можно забрасывать их всяким добром и газовыми скидками – но это уже всуе. И я на своем отчем опыте готов утверждать, что не младенческая Украина виновата в ее марше против нас – а виноваты те кремлевские сидельцы, которые их сонными глазами проморгали ключевой момент.
Ибо плохих детей в природе не бывает – и только взрослые всегда за все в ответе. Если бы я когда-то не поладил с моей дочкой на той зимней горке, то и затем наверняка не вывел бы ее из-под негодной мамы, поощрявшей назло мне ее прогулы и курение. И из нее сейчас бы выросла несчастная, отрезанная от меня и ненавидящая меня по гроб жизни Украина.
Лет 5 назад испытанием для наших уз стал известный переходно-возрастной конфликт: дочка начала курить, прогуливать школу – а там и вовсе вылетела из нее. Жила она уже отдельно от меня, с весьма небрежной на ее счет мамой; я к ним врывался по утрам, пинком гнал ребенка на урок, еще однажды отстегал ремнем. Тогда мама вызвала патрулей: пьяный отец бьет дочь! Меня скрутили, дочка в ужасе забилась в угол – после чего мы с ней не разговаривали целый месяц.
Но потом слово за слово восстановили отношения; я сказал, что ни копейки больше ей не дам, пока не вернется на учебу. Она туда вернулась, дальше было новое условие: если хорошо закончишь год, свезу на самый лучший курорт Кипра… И случилось чудо, которого я откровенно не ждал: дочка переменилась в корне. Бросила свою гульбу, прилежно заучилась; а когда еще через пару лет мои доходы сильно отощали – пошла попутно колледжу работать: мол теперь я заработаю нам с тобой на сладкий отдых… Видимо, поняла, что тот ремень, достаточно безбольный для нее, был для меня больней стократ. И трещина меж нами не просто заросла, а обернулась такой спайкой, что было не подточить даже жутко обозленной этим маме. Кстати все неизбежные технически общения с ней я веду через дочку, изумляющую меня способностью к этой не менее тяжелой, чем у самого Лаврова, дипломатии.
Но зародыш этой идиллии затаился, как мне кажется, в том давнем эпизоде, когда дочке шел 3-й год – и главный для всего дальнейшего урок преподала мне исподволь она.
Так получилось, что уход за ней лег изначально преимущественно на меня – возить ее к врачам, когда она болела, ставить свечки в попку, купать, укладывать спать… Что я делал, признаться, не без удовольствия – окупавшего всю эту хлопотность и раздор с женой на провалившейся любовной почве. А тут вдруг идеал любви, который я тщетно искал лет 20 до того, возник: ребенок, моя копия, вбиравший всю мою любовь – и отдававший сторицей взаимности.
И как-то зимой, под вечер я гуляю с дочкой, не уставая дивиться про себя, что ни к одной из женщин не испытывал такой, как к ней, блаженной полноты любви. В конце прогулки мы зашли в магазин, я загрузился парой увесистых пакетов – но по дороге к дому дочка неожиданно свернула к горке, с которой мы уже накатались раньше на ледянке: хочу еще! Я ей: ну, завтра докатаемся, а теперь пора кушать – и тебе на бочок, а мне еще работать и работать. Но она вдруг раз – и от меня бегом, да так шустро, что я диву дался: «Ага, растет ребеночек!» Поймал ее, направил к дому, а она хлысть – и снова от меня бежать.
Я ее опять перехватил, объяснил, что с этими пакетами мне вместе с ней не съехать с горки, то да се… Она все это выслушала – и вжик вновь от меня. Вскарабкалась до половины горки, оглянулась на мой окрик – и ну лезть дальше.
И я вижу, что тут не просто блажь – а настоящий бунт против меня. Не горка ей нужна – а ослушание! Она прекрасно поняла, что я связан моим грузом, что у меня еще хлопот полон рот – но только шиш тебе! Попробуй со своей обузой за мной угнаться – не угонишься!
И этот ее беспричинный выпад против моей милости задел меня незнамо как. Тем паче у меня какая-то очередная сшибка с внешним миром, камень на душе, а тут еще и этот камешек вдосыл – но от кого?
Я же ей грел под мышкой бутылочку с молочком, носил ее на закорках, лежал по часу с ней, когда она не засыпала без меня, а мне надо было за дававший это молочко компьютер… Ладно – жена; все жены – ружья против нас заряжены; но дочка! Неужто и она с первых шагов пошла стопами ее матери?
И у меня так и зачесалась рука задать хорошего шлепка негоднице – а то и еще чувствительней урок: дать ей самой съехать с крутой горки, путь так шлепнется, чтобы запомнила, как бегать от меня!
Но тут как говорится ангел божий, как в случае с жертвоприношением Авраама, осек мой мстительный порыв. Меня аж до закорок пробрало: а дочка ведь – моя же копия! Такая же строптивица, вот в ней на третьем году жизни и прорезался мой характер: ей нужно как-то самоутвердиться в бунте против самого родного для нее.
И сердце мое вмиг накрыла еще большая любовь к моей крошке, я бросился к ней, как бы во искупление моих негодных предыдущих чувств, с сердечными объятиями. А она словно только этого и ждала. Мы съехали с ней с горки, подобрали брошенные мной внизу пакеты – и уже в полном мире, под ее довольный лепет, отправились домой.
Там помылись, покушали – и в этот день она впервые согласилась заснуть без меня, позволив мне на час раньше заняться моим, кормившим нас трудом…
Но при чем здесь Украина? Да при том! Когда она из той же детской ереси полезла против нас на свою горку, мы не нашлись, как укротить порыв к самоутверждению впрямь детской нации, образовавшейся всего-то ничего тому назад!
И результат: Обаме-маме удалось то, что не удалось моей жене: настропалить против нас эту страну с сознанием трехлетнего ребенка. И здесь, упаси Бог, не попрек, а только констатация этой младенческой реальности.
Рука Москвы, пошедшая путем не доходящего до вразумления шлепка, не поняла младенческих метаний прежде братского народа – вот он и стал небратским нам. Обама ж в духе моей вредной жены внушил ему: «Россия злая, пьяная; хочет заставить малышей слушаться ее!» И малыши, вовсе сбрендившие без отеческой руки СССР, пошли вовсю дурить. И нынче вся их дурь, весь бунт – по большому счету из-за того, что хотели съехать в знак детского протеста с их сумасбродной горки, но схватили при этом наше полное непонимание. Что нанесло им психологическую травму и обиду навсегда.
Потом можно забрасывать их всяким добром и газовыми скидками – но это уже всуе. И я на своем отчем опыте готов утверждать, что не младенческая Украина виновата в ее марше против нас – а виноваты те кремлевские сидельцы, которые их сонными глазами проморгали ключевой момент.
Ибо плохих детей в природе не бывает – и только взрослые всегда за все в ответе. Если бы я когда-то не поладил с моей дочкой на той зимней горке, то и затем наверняка не вывел бы ее из-под негодной мамы, поощрявшей назло мне ее прогулы и курение. И из нее сейчас бы выросла несчастная, отрезанная от меня и ненавидящая меня по гроб жизни Украина.
Информация