Предпоследний день тренера Алёшина
Мой близкий друг, фотограф Александр Николаевич попал в областную больницу. Я собралась его навестить и позвонила, чтобы спросить разрешения.
– Только не говори, что ко мне идёшь, а то врачи не пропустят, – ответил Александр Николаевич. – Со мной в палате лежит Алёшин Николай Сергеевич, его сегодня выпишут. Скажи, что ты к нему — и пройдёшь беспрепятственно. Заодно и познакомитесь. Он человек интересный, очень опытный тренер по каратэ, собрал в Задонске команду мальчишек и готовит их к службе в армии. Что интересно, кроме основной группы у него есть так называемая специальная. В неё берёт, в основном, тех ребят, которые растут без отцов, в неполных семьях. С ними занимается бесплатно. Говорит, кто ещё мальчишек к службе подготовит? В общем, приходи.
Честно говоря, обманывать медицинский персонал мне прежде не доводилось. Но очень хотелось навестить своего друга. И познакомиться с учителем, который, по словам Александра Николаевича, уже очень многих ребят поставил «на крыло».
Вахту на первом этаже я прошла благополучно. И, уже предчувствуя, как со смехом буду рассказывать друзьям о своём приключении, облачилась в выданные мне белый халат и шапочку и нацепила бахилы. Вид получился довольно забавный: шапочка, видимо, прежде принадлежала Мальчику-с-пальчик, а халат, как минимум, дяде Стёпе. Бахилы стандартные.
…Второй этаж, длинный светлый коридор. Нужная мне палата по моим подсчётам – самая дальняя. Ежеминутно поправляя шапочку и путаясь в халате, я несмело побрела мимо ординаторской.
- Девушка! – вдруг раздался строгий голос. – Вы к кому?
«Попалась!» - промелькнуло в голове. Я уже представила, как сейчас меня с позором выгонят. Ведь этого Алёшина я даже в лицо не знаю, и ничего, кроме фио и профессии, мне о нём неизвестно.
Я вошла в кабинет врача. Передо мной сидела худенькая пожилая женщина в больших очках.
– Вы к кому?
– К Алёшину, – как можно твёрже произнесла я.
- Кем вы приходитесь больному? – строго спросила она.
– Знакомой. Его сегодня выписывают, нам надо поговорить по поводу вещей, необходимых для выписки.
– А вы знаете, что жить Алёшину осталось один день, может быть, два?
Врач произнесла эти слова тихо и как-то очень просто. Но у меня на душе вдруг появился тяжёлый ледяной камень. Глупым показался мой прежний юмор, комизм моментально перерос в трагизм. Я шла в палату, прикрываясь, как щитом, человеком, ничегошеньки о нём не зная. А теперь знаю огромную страшную тайну, одну из самых главных в судьбе каждого. Совершенно чужой человек, я познакомлюсь с ним в последний день его жизни.
- Алёшин лежит здесь уже три недели, – снова раздался голос врача. – У него трое взрослых детей, жена — мы наводили справки. Но никто из них ни разу не позвонил в больницу, чтобы узнать о его самочувствии. Что вы можете об этом сказать? Неужели они такие бесчеловечные, почему прислали вас?
Да что я могла сказать? Я неотрывно смотрела в глаза врачу, точнее, на её очки, чувствуя, что вот-вот разревусь.
- Более того, девушка. В ординаторскую часто звонят ученики Алёшина. Я так понимаю, и прошлые, и нынешние. Значит, человек он хороший. Вы ответите мне наконец, что за бессердечие?
- Нет, не отвечу, - сказала я. - Семью Алёшина я судить не могу. - Но я всё сказанное вами поняла.
– Тогда идите к нему. Он ни о чём не подозревает и очень доволен выпиской. Мы больше ничем не можем ему помочь, у него сердце износилось окончательно. И никто на свете Алёшину не поможет. Чудо, что он вообще дожил до такого возраста, пережив три инфаркта.
Врач вдруг показалась мне очень уставшей. Из-под очков на меня смотрели мудрые серые глаза, много повидавшие на своём веку людских страданий и печалей.
Я молча кивнула и прошла по коридору. Открыла дверь в палату.
– Софья! – раздался весёлый голос Александра Николаевича. – А вот Николай Сергеевич Алёшин. Тренер, о котором я тебе рассказывал.
На больничной койке сидел очень немолодой, но жизнерадостный человек. Больного в нём выдавало только дыхание: какое-то неровное и свистящее, будто он только что пробежал длинную дистанцию.
– Вы журналист? – сердечно сказал он. – Интересная у вас профессия. Каждый день что-то новое. Хотите, расскажу о своей?
Он начал увлечённо рассказывать. Я записывала. И с каждой минутой всё отчётливее понимала, что передо мной – человек удивительно богатой, щедрой души. За тридцать с лишним лет работы Алёшин выучил более пятисот мальчишек, не щадя для них своих сил, времени, доброты, мудрости. Да, он вёл секцию каратэ при задонской школе. И да, действительно, собрал в своём районе, если не во всём городе, мальчишек из неполных семей, чтобы готовить их к военной службе. У Алёшина есть правило: на первых занятиях об армии вообще ничего не говорить. Сначала посмотреть, на что годен тот или иной мальчуган. И выяснить для себя, зачем он пришёл в секцию. Здесь статистика была печальной: абсолютное большинство ребят приходили к Алёшину, чтобы выучиться «прёмчикам» и набить морду папашам, бросившим их матерей. Учились они с каким-то остервенением. Один малец, которому ещё не исполнилось и десяти (а вообще Алёшин старался брать в секцию только с двенадцати лет, чтобы не травмировать неокрепший детский позвоночник) приходил каждый день и занимался буквально со всеми группами — так велико было его желанию отомстить пьянице-отцу, который регулярно лупцевал мальчишку после каждой попойки.
- Как же вы их отговаривали от мести? - спросила я.
- Что вы! Отговаривать нельзя — ещё больше загорятся идеей. Моё убеждение такое: когда они действительно научатся драться, почувствуют за собой силу, то сами остынут. Поверьте, так и есть. И не только для этого я учил их искусству каратэ. Все мои мальчишки служили в армии. Многие потом рассказывали, что натыкались на случаи дедовщины, но, как правило, сумели защитить себя. Хотя было два случая, когда моих пацанов поначалу взяли числом. Но оба они не стушевались. Собрали вокруг себя таких же новобранцев и опять-таки постояли за себя. Вообще, в нашей группе был закон: сила — это прежде всего воля. Ведь, к примеру, не все герои Великой Отечественной войны были крепки физически. Они прежде всего никогда не позволяли страху взять верх на разумом. Я часто рассказывал ребятам об Александре Печерском. Советский офицер, прошёл несколько концлагерей, оказался в польском Собиборе — машине по уничтожению людей. Истощённый до крайности — о какой физической силе здесь можно говорить? Но сила духа и воля к свободе у него такие были, что ведь организовал единственное успешное за всю историю Великой Отечественной войны восстание пленных! Ничто его не сломило.
Вот и мои мальчишки должны знать, что не в ударе основная сила заложена. Хотя вроде бы ударам я их и учу в первую очередь.
Был, кстати, такой случай с воспитанником Сашкой Воропаевым, он сейчас уже взрослый. Пацан попал в Чечню, причём по воле случая оказался вместе сразу с пятью своими одноклассниками. Его в первом же бою ранило в руку. А он на следующий день после операции прямо с перевязанной рукой сбежал из госпиталя искать своих! Местности не знал, а вот как-то разыскал. Его спросили: ты что, дурак? Зачем это сделал? А он в ответ: «Мои же без меня пропадут, они драться не умеют!» Вернулся парень, вместе с теми одноклассниками ко мне недавно приходил. Он, конечно, очень наивный, и я не считаю, что Сашка правильно поступил. Хорошо, обошлось без осложнений. Но суть в том, что, что-то умея, ребята спокойнее относятся к тем испытаниям, которые им выпадают. И здесь речь не только об армии, а вообще о жизни...
...В моём блокноте заполнялись странички. И не отступала от меня мысль: я записываю всю жизнь человеческую на самом последнем её рубеже. А Алёшин об этом рубеже не догадывается. Он, как и я несколько минут назад, подшучивал над моим нелепым одеянием. Он строил планы на будущее. Он беспокоился о новичках, которые только-только пришли в его группу. Он хотел ещё делиться с мальчишками своим опытом и умением и не подозревал о том, что уже знали врачи, сидящие через пару стенок от него.
…– Ты чего такая молчаливая была? – набросился на меня в коридоре Александр Николаевич, когда вышел провожать. – Журналист так себя вести не должен!
Я в тот момент не раскрыла ему тайну, сохранила её в своей душе. Подумала: как он, сам только что переживший операцию на сердце, будет общаться с человеком, зная то же, что и я?
Но некоторое время спустя Александр Николаевич, уже выйдя из больницы, узнал, что Алёшин умер через два дня после выписки. На похороны пришло очень много молодых людей и мальчишек. А выписывался он один, никто из родных не приехал.
Стало быть, судьба отвела Алёшину ещё не один, а два дня. И я не знаю, как он прожил свой самый последний день. Но сейчас, когда пишу эти строки, вот о чём думаю. Не отдавайте чужим людям самые заветные тайны своих родных.
– Только не говори, что ко мне идёшь, а то врачи не пропустят, – ответил Александр Николаевич. – Со мной в палате лежит Алёшин Николай Сергеевич, его сегодня выпишут. Скажи, что ты к нему — и пройдёшь беспрепятственно. Заодно и познакомитесь. Он человек интересный, очень опытный тренер по каратэ, собрал в Задонске команду мальчишек и готовит их к службе в армии. Что интересно, кроме основной группы у него есть так называемая специальная. В неё берёт, в основном, тех ребят, которые растут без отцов, в неполных семьях. С ними занимается бесплатно. Говорит, кто ещё мальчишек к службе подготовит? В общем, приходи.
Честно говоря, обманывать медицинский персонал мне прежде не доводилось. Но очень хотелось навестить своего друга. И познакомиться с учителем, который, по словам Александра Николаевича, уже очень многих ребят поставил «на крыло».
Вахту на первом этаже я прошла благополучно. И, уже предчувствуя, как со смехом буду рассказывать друзьям о своём приключении, облачилась в выданные мне белый халат и шапочку и нацепила бахилы. Вид получился довольно забавный: шапочка, видимо, прежде принадлежала Мальчику-с-пальчик, а халат, как минимум, дяде Стёпе. Бахилы стандартные.
…Второй этаж, длинный светлый коридор. Нужная мне палата по моим подсчётам – самая дальняя. Ежеминутно поправляя шапочку и путаясь в халате, я несмело побрела мимо ординаторской.
- Девушка! – вдруг раздался строгий голос. – Вы к кому?
«Попалась!» - промелькнуло в голове. Я уже представила, как сейчас меня с позором выгонят. Ведь этого Алёшина я даже в лицо не знаю, и ничего, кроме фио и профессии, мне о нём неизвестно.
Я вошла в кабинет врача. Передо мной сидела худенькая пожилая женщина в больших очках.
– Вы к кому?
– К Алёшину, – как можно твёрже произнесла я.
- Кем вы приходитесь больному? – строго спросила она.
– Знакомой. Его сегодня выписывают, нам надо поговорить по поводу вещей, необходимых для выписки.
– А вы знаете, что жить Алёшину осталось один день, может быть, два?
Врач произнесла эти слова тихо и как-то очень просто. Но у меня на душе вдруг появился тяжёлый ледяной камень. Глупым показался мой прежний юмор, комизм моментально перерос в трагизм. Я шла в палату, прикрываясь, как щитом, человеком, ничегошеньки о нём не зная. А теперь знаю огромную страшную тайну, одну из самых главных в судьбе каждого. Совершенно чужой человек, я познакомлюсь с ним в последний день его жизни.
- Алёшин лежит здесь уже три недели, – снова раздался голос врача. – У него трое взрослых детей, жена — мы наводили справки. Но никто из них ни разу не позвонил в больницу, чтобы узнать о его самочувствии. Что вы можете об этом сказать? Неужели они такие бесчеловечные, почему прислали вас?
Да что я могла сказать? Я неотрывно смотрела в глаза врачу, точнее, на её очки, чувствуя, что вот-вот разревусь.
- Более того, девушка. В ординаторскую часто звонят ученики Алёшина. Я так понимаю, и прошлые, и нынешние. Значит, человек он хороший. Вы ответите мне наконец, что за бессердечие?
- Нет, не отвечу, - сказала я. - Семью Алёшина я судить не могу. - Но я всё сказанное вами поняла.
– Тогда идите к нему. Он ни о чём не подозревает и очень доволен выпиской. Мы больше ничем не можем ему помочь, у него сердце износилось окончательно. И никто на свете Алёшину не поможет. Чудо, что он вообще дожил до такого возраста, пережив три инфаркта.
Врач вдруг показалась мне очень уставшей. Из-под очков на меня смотрели мудрые серые глаза, много повидавшие на своём веку людских страданий и печалей.
Я молча кивнула и прошла по коридору. Открыла дверь в палату.
– Софья! – раздался весёлый голос Александра Николаевича. – А вот Николай Сергеевич Алёшин. Тренер, о котором я тебе рассказывал.
На больничной койке сидел очень немолодой, но жизнерадостный человек. Больного в нём выдавало только дыхание: какое-то неровное и свистящее, будто он только что пробежал длинную дистанцию.
– Вы журналист? – сердечно сказал он. – Интересная у вас профессия. Каждый день что-то новое. Хотите, расскажу о своей?
Он начал увлечённо рассказывать. Я записывала. И с каждой минутой всё отчётливее понимала, что передо мной – человек удивительно богатой, щедрой души. За тридцать с лишним лет работы Алёшин выучил более пятисот мальчишек, не щадя для них своих сил, времени, доброты, мудрости. Да, он вёл секцию каратэ при задонской школе. И да, действительно, собрал в своём районе, если не во всём городе, мальчишек из неполных семей, чтобы готовить их к военной службе. У Алёшина есть правило: на первых занятиях об армии вообще ничего не говорить. Сначала посмотреть, на что годен тот или иной мальчуган. И выяснить для себя, зачем он пришёл в секцию. Здесь статистика была печальной: абсолютное большинство ребят приходили к Алёшину, чтобы выучиться «прёмчикам» и набить морду папашам, бросившим их матерей. Учились они с каким-то остервенением. Один малец, которому ещё не исполнилось и десяти (а вообще Алёшин старался брать в секцию только с двенадцати лет, чтобы не травмировать неокрепший детский позвоночник) приходил каждый день и занимался буквально со всеми группами — так велико было его желанию отомстить пьянице-отцу, который регулярно лупцевал мальчишку после каждой попойки.
- Как же вы их отговаривали от мести? - спросила я.
- Что вы! Отговаривать нельзя — ещё больше загорятся идеей. Моё убеждение такое: когда они действительно научатся драться, почувствуют за собой силу, то сами остынут. Поверьте, так и есть. И не только для этого я учил их искусству каратэ. Все мои мальчишки служили в армии. Многие потом рассказывали, что натыкались на случаи дедовщины, но, как правило, сумели защитить себя. Хотя было два случая, когда моих пацанов поначалу взяли числом. Но оба они не стушевались. Собрали вокруг себя таких же новобранцев и опять-таки постояли за себя. Вообще, в нашей группе был закон: сила — это прежде всего воля. Ведь, к примеру, не все герои Великой Отечественной войны были крепки физически. Они прежде всего никогда не позволяли страху взять верх на разумом. Я часто рассказывал ребятам об Александре Печерском. Советский офицер, прошёл несколько концлагерей, оказался в польском Собиборе — машине по уничтожению людей. Истощённый до крайности — о какой физической силе здесь можно говорить? Но сила духа и воля к свободе у него такие были, что ведь организовал единственное успешное за всю историю Великой Отечественной войны восстание пленных! Ничто его не сломило.
Вот и мои мальчишки должны знать, что не в ударе основная сила заложена. Хотя вроде бы ударам я их и учу в первую очередь.
Был, кстати, такой случай с воспитанником Сашкой Воропаевым, он сейчас уже взрослый. Пацан попал в Чечню, причём по воле случая оказался вместе сразу с пятью своими одноклассниками. Его в первом же бою ранило в руку. А он на следующий день после операции прямо с перевязанной рукой сбежал из госпиталя искать своих! Местности не знал, а вот как-то разыскал. Его спросили: ты что, дурак? Зачем это сделал? А он в ответ: «Мои же без меня пропадут, они драться не умеют!» Вернулся парень, вместе с теми одноклассниками ко мне недавно приходил. Он, конечно, очень наивный, и я не считаю, что Сашка правильно поступил. Хорошо, обошлось без осложнений. Но суть в том, что, что-то умея, ребята спокойнее относятся к тем испытаниям, которые им выпадают. И здесь речь не только об армии, а вообще о жизни...
...В моём блокноте заполнялись странички. И не отступала от меня мысль: я записываю всю жизнь человеческую на самом последнем её рубеже. А Алёшин об этом рубеже не догадывается. Он, как и я несколько минут назад, подшучивал над моим нелепым одеянием. Он строил планы на будущее. Он беспокоился о новичках, которые только-только пришли в его группу. Он хотел ещё делиться с мальчишками своим опытом и умением и не подозревал о том, что уже знали врачи, сидящие через пару стенок от него.
…– Ты чего такая молчаливая была? – набросился на меня в коридоре Александр Николаевич, когда вышел провожать. – Журналист так себя вести не должен!
Я в тот момент не раскрыла ему тайну, сохранила её в своей душе. Подумала: как он, сам только что переживший операцию на сердце, будет общаться с человеком, зная то же, что и я?
Но некоторое время спустя Александр Николаевич, уже выйдя из больницы, узнал, что Алёшин умер через два дня после выписки. На похороны пришло очень много молодых людей и мальчишек. А выписывался он один, никто из родных не приехал.
Стало быть, судьба отвела Алёшину ещё не один, а два дня. И я не знаю, как он прожил свой самый последний день. Но сейчас, когда пишу эти строки, вот о чём думаю. Не отдавайте чужим людям самые заветные тайны своих родных.
Информация