Медали Елизаветинской эпохи
Не берёмся утверждать, что именно медали являются показателем славы царствования, но посудите сами: за шестнадцать лет после кончины Петра I и до восшествия на престол его дочери Елизаветы в России не было изготовлено ни одной новой наградной «манеты».
И ведь нельзя сказать, чтобы награждать было так-таки и не за что. Как раз наоборот. В правление Анны Иоанновны русская армия не однажды доказала, что ей нет равных, по крайней мере в Восточной Европе. Особенно убедительным был разгром турок под Ставучанами в ходе русско-турецкой войны 1735–1739 годов, завершившийся падением крепости Хотин, чьи циклопические стены известны большинству из нас по советским приключенческим фильмам о рыцарях и мушкетёрах.
Слухи о русской победе быстро разлетелись, и «восторг внезапный» пленил ум некоего русского студиозуса, находившегося в ту пору в немецком Фрейберге.
Помимо выдающихся способностей к наукам обладал студиозус ещё и немалым поэтическим даром. По меткому замечанию Владислава Ходасевича, «первый звук Хотинской оды нам первым криком жизни стал». «Нам», то есть России, неотделимой от своей литературы, от русской поэзии, вставшей во многом благодаря этой ломоносовской оде на прямой и прочный силлабо-тонический путь.
Шумит с ручьями бор и дол:
Победа, росская победа!
Но враг, что от меча ушел,
Боится собственного следа.
Тогда увидев бег своих,
Луна стыдилась сраму их
И в мрак лице, зардевшись, скрыла.
Летает слава в тьме ночной,
Звучит во всех землях трубой,
Коль росская ужасна сила.
Кроме «росской ужасной силы» заслуга во взятии Хотина принадлежит генерал-фельдмаршалу и ольденбургскому уроженцу Бурхарду (на русский манер — Христофору Антоновичу) Миниху, ныне почти забытому. Приглашённый в петровскую Россию царским послом в Варшаве Григорием Долгоруковым, Миних представил собственный план укреплений Кронштадта, за что удостоился косвенной похвалы Петра: «Спасибо Долгорукову, он доставил мне искусного инженера и генерала». Христофор Антонович строил Ладожский канал и вообще проявил себя как талантливый инженер-гидротехник. В конце концов ведь это именно его профессиональной прозорливости мы обязаны неиссякаемыми фонтанами Петергофа.
Поднявшийся до высших должностей при преемниках Петра, Миних провёл широкие преобразования в русской армии. Он организовал два новых лейб-гвардейских полка, Измайловский и Конный, учредил новый род войск — сапёров, создал гусарские полки, при его участии в 1731 году был открыт первый в России кадетский корпус. Борясь с засильем иностранцев в армии, немец Миних ограничил их приём на русскую службу и уравнял всех офицеров в правах: отныне русские и иноземцы получали по справедливости одинаковое жалованье. Крупный военачальник, он громил крымских татар на их собственной территории, восстанавливал престиж России на юге, впервые после неудачного Прутского похода успешно воюя против турок и тем пролагая дорогу Петру Румянцеву, Александру Суворову, Ивану Дибичу, Ивану Паскевичу, Михаилу Скобелеву. И всё же именно им были переняты у соотечественников-немцев наказания фухтелями, а в кавалерии — саблями плашмя. Ратуя за обучение солдат ремёслам, Миних в то же время низводил их до роли безвольных винтиков в армейском механизме и первым ввёл букли и косы, столь ненавистные русскому воину.
При таком взгляде на дисциплину ни о каком поощрении солдат наградами, да просто об уважении к ним не могло быть и речи. Стоит ли удивляться, что первой взбунтовалась гвардия, которая, воспользовавшись неразберихой после смерти Анны Иоанновны, буквально на своих плечах вознесла на престол младшую дочь Петра, моментально сместившую Миниха и отправившую его на двадцать лет в сибирскую ссылку.
О Елизавете Петровне у потомков сложилось противоречивое мнение. Говоря о ней, часто поминают страсть самодержицы к маскарадам, пресловутым «метаморфозам», где она любила появляться в мужском платье, выгодно подчеркивавшем её соблазнительно-пышные формы. А чрезмерная страсть императрицы к противоположному полу, проявлявшаяся в далеко не материнской опеке над юношами, одного из которых, певучего малороссийского казака Алексея Разумовского, она приблизила, ещё будучи полуопальной принцессой, а позднее, получив власть, осыпала деньгами и орденами, сделала графом и генерал-фельдмаршалом… А пятнадцать тыс. платьев и пустая казна, оставшиеся после её смерти…
Реже вспоминают о набожности императрицы, неоднократно предпринимавшей паломничества в подмосковные монастыри — Новый Иерусалим на Истре, Саввино-Сторожевский в Звенигороде и особенно часто в Троице-Сергиевский, именно в её правление получивший статус лавры и украсившийся новыми постройками, среди которых до сих пор обращает на себя внимание оригинального вида Смоленская церковь (архитектор — князь Дмитрий Ухтомский; высоченная пятиярусная лаврская колокольня — его же творение), где, по устойчивому преданию, Елизавета тайно обвенчалась с Разумовским.
Впрочем, и тут императрица не строила из себя монашку — она вообще не любила скучать. Вот как описывает времяпрепровождение Елизаветы польский историк Казимир Валишевский, великий знаток многих интимных тайн той эпохи: «Она охотно уезжала с бала к заутрене, бросала охоту для богомолья; но во время этих богомолий говенье не мешало ей предаваться мирским и весьма суетным развлечениям. Она умела превращать эти благочестивые путешествия в увеселительные поездки». При этом, «совершая путешествие пешком, она употребляла недели, а иногда и месяцы на то, чтобы пройти шестьдесят верст, отделяющие знаменитую обитель от Москвы. Случалось, что, утомившись, она не могла дойти пешком за три, четыре версты до остановки, где приказывала строить дома и где отдыхала по несколько дней. Она доезжала тогда до дома в экипаже, но на следующий день карета отвозила её к тому месту, где она прервала свое пешее хождение. В 1748 году богомолье заняло почти все лето».
Несправедливо отжатая от престола после смерти матери и вопреки её последней воле, нелюбимая и вечно подозреваемая царствующей двоюродной сестрой, хоть и не подвергнутая опале явно, засватанная, да так и не выданная замуж (жених, Карл Август Голштинский, прибыв в Россию, умер здесь после одной из гомерических попоек, утроенных в его честь Петром), Елизавета с детства приучилась рядить свой страстный от природы характер в одеяния скромности (при Анне Иоанновне она предпочитала умеренность во всём, даже в платье), а острый и широкий ум — наследие отца — скрывала под личиной легкомыслия. Она так хорошо вжилась в роль миловидной дурочки, «не знавшей, что Британия есть остров», что английский посол Эдвард Финч с вальяжной уверенностью докладывал своему начальству в Лондоне: «Елизавета слишком полна, чтобы быть заговорщицей».
Сумела Елизавета Петровна запорошить глаза не только современникам, но и потомкам. Один из них, наш великий сатирик Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, запечатлел её весьма нелицеприятно в образе одной из шести самозваных градоначальниц города Глупова (которая из них Елизавета, разобраться трудно, а вот Екатерина II — точно Амалия Карловна Штокфиш). Если наше предположение всё-таки верно и Елизавета в романе — это Клемантинка де Бурбон (юную цесаревну одно время упорно хотели выдать за Людовика XV или на худой конец за герцога Орлеанского, для чего специально обучали французскому языку и превратили в ярую галломанку), тогда к ней относятся следующие слова: «…новая претендентша имела высокий рост, любила пить водку и ездила верхом по-мужски. Без труда склонив на свою сторону четырех солдат местной инвалидной команды и будучи тайно поддерживаема польскою интригою, эта бездельная проходимица овладела умами почти мгновенно».
А между тем «бездельная проходимица», не получившая систематического образования, открыла первые в России гимназии — в Москве и в Казани, основала Петербургскую академию художеств и Московский университет.
Внешняя политика России в период правления Елизаветы была также чрезвычайно успешна. Полной победой окончилась первая же война 1741–1743 годов — с подстрекаемой французами Швецией, попытавшейся взять реванш за роковой проигрыш Петру. Подзабыв о полтавском разгроме, малахольные наследники Карла XII и его агрессивной политики, должно быть, мысленно уже маршировали по Ингерманландии, втаптывали в болото Петербург! Однако все эти лихорадочные мечты развеяла действительность: шведы в Финляндии получили от русских несколько чувствительных зуботычин и пинков, их армия попала в окружение и капитулировала. Паника у врага достигла таких размеров, что Балтийский флот едва заметил у Суттонга лишь удаляющиеся силуэты шведских кораблей: шведы улепётывали под всеми парусами!
Вскоре был заключён Абоский мирный договор, по которому Швеция в обмен на захваченную у неё Финляндию признала все прочие территориальные приобретения России в Прибалтике.
Отчеканенная в том же году медаль «В память Абоского мира» полагалась каждому русскому ветерану. Автором её был шотландский мастер Бенджамен Скотт, работавший в ту пору на Московском монетном дворе. На аверсе медали выбито нагрудное изображение императрицы с ниспадающими на грудь и плечи локонами, в короне и мантии, с орденской лентой через плечо. Надпись по окружности (к слову сказать, она у медали называется легендой) следующая:
«Б. М. ЕЛИСАВЕТЪ I IМПЕРАТ I САМОД ВСЕРОСС».
Имеется и другой штемпель (говоря о медалях эпохи Петра, мы из-за их обилия не задерживались на описаниях вариантов), где у императрицы на груди изображён ещё и орден Святого апостола Андрея Первозванного на ленте.
На реверсе через протекающую между полей реку с надписью «РЕКА КИМЕСЪ» (по этой финской речке прошла новая граница) перекинут мост; вверху две исходящие из облаков руки держат венок из двух связанных лавровых ветвей; в поле, образованном венком; там же увенчанный императорской короной двуглавый орёл со скипетром и державой в когтях держит на ленте два щита с гербами Швеции и Дании; под венком на ленте надпись:
«КРЕПЧАЙШИМЪ СОЮЗОМ» (результат сложной фамильно-политической интриги, объяснять которую здесь значило бы слишком далеко отклониться от темы).
Надпись по окружности:
«ВЪ ПАМЯТЬ ЗАКЛЮЧЕННАГО СЪ ШВЕЦIЕЮ ВЬЧНАГО МИРА ВЪ АБОВЕ 1743 ГОДУ АВГ 7 ДНЯ».
А внизу, под рекой и обрезом:
«СIЯ ЕСТ ГРАНИЦ МЕЖ ОБЕИХЪ ГОСУДАРСТВЪ».
Медаль чеканилась без ушка, в размере рублёвой монеты. Ушко добавлено через двадцать лет при Екатерине, тогда же повелено было носить медаль на шее, на голубой ленте Андреевского ордена.
Добрая медальная традиция, едва продолженная, вновь остановилась надолго, если не считать несколько памятных мелочей, то на семнадцать лет. Однако всё изменила начавшаяся в 1756 году широкомасштабная Семилетняя война.
Её вели Пруссия и Англия против Австрии, Франции и России (так называемый союз трёх баб — австрийской монархини Марии Терезии, Жанны-Антуанетты Пуассон, более известной как маркиза де Помпадур, влиятельной фаворитки безвольного короля Людовика, и его не состоявшейся русской невесты Елизаветы, известной галломанки). Боевые столкновения происходили не только в Европе, но и в Индии, и — притом довольно энергичные — в Северной Америке, где Франция лишилась, например, своих канадских владений, и в наши дни ещё далеко не усмирённых.
Поначалу всё складывалось для Пруссии более чем удачно: её король Фридрих II, одарённый стратег и теоретик военного искусства, чей полководческий гений был, однако, чрезмерно преувеличен как современниками, так и потомками, немецкими историками вроде Ганса Дельбрюка, одержал несколько ярких побед. Но в 1757 году на европейском театре появилась русская армия, и с этого момента хвалёные пруссаки начали терпеть одну неудачу за другой.
При Гросс-Егерсдорфе в Восточной Пруссии Фридрих впервые почувствовал на себе силу русского оружия. При Цорнорфе в следующем году немцы ещё пытались сражаться на равных, и только неудачное командование Виллима Фермора лишило Россию победы и привело к гигантскому бессмысленному кровопусканию с обеих сторон. Зато 12 августа н.с. у силезского Кунерсдорфа, что в четырёх вёрстах от Франкфурта-на-Одере, армия Фридриха была разгромлена в пух и прах. Из 48 тыс. пруссаков в строю осталось около трёх тысяч, остальные пали или разбежались. Сам король чуть не погиб в бою и, спасаясь от преследования, потерял свою шляпу, взятую как трофей и хранящуюся поныне в Петербурге, в Государственном мемориальном музее А.В. Суворова.
Медаль «За победу при Кунерсдорфе» была учреждена 11 августа следующего, 1760 года. Именной указ гласил: «Как прошлого лета, а именно в 1 день Августа (дата по старому стилю. — М.Л.) одержана оружием Ее Императорского Величества над Королем Прусским под Франкфуртом такая славная и знаменитая победа, каковым в новейшие времена почти примеров нет, то Ее Императорское Величество, на память сего великого дня, в отличность имевшим в нем участие и в знак Монаршего Своего к ним благоволения, повелела сделать приличную сему происшествию медаль и раздать бывшим на той баталии солдатам.
Теперь штемпель оный уже готов и в Правительствующий Сенат для того при сем посылается, чтоб по оному 31000 медалей немедленно натиснено и в Конференцию прислано было, к чему, в случае недостатка серебра, рублевики употреблены быть могут. При сем единое приметить надлежит, что у 30000 числа, имеют приделаны быть ушки для ношения на ленте, а 1000 медалей без ушков». Солдатам вручили серебряные медали, действительно перечеканенные из рублёвиков, офицерам были «натиснены» золотые, одинакового для всех дизайна.
На аверсе — портрет и титул императрицы Елизаветы Петровны. На реверсе — древнеримский легионер с русским знаменем в одной руке и копьём в другой. Он перешагивает через поверженный сосуд с вытекающей из него рекой Одер, как явствует из помещённой тут же надписи. На заднем плане вид Франкфурта, перед ним — поле битвы, трупы, брошенное оружие и штандарты с монограммой Фридриха. Надпись цезариански лаконична: «ПОБЕДИТЕЛЮ». Внизу, под обрезом: «НАД ПРУССАКАМИ». И дата по старому стилю.
Итак, Пруссия оказалась на пороге катастрофы. Но дальше вмешались обстоятельства высшего порядка. Случилось то, что в немецкой историографии принято именовать «чудом Бранденбургского дома», а именно австрийцы и русские не сумели из-за взаимных противоречий быстро воспользоваться кунерсдорфской победой. Пока они медлили и препирались, умерла императрица Елизавета. Её племянник, перекрещённый в Петра Фёдоровича голштинский герцог Карл Петер Ульрих, предал Россию и заключил сепаратный мир с боготворимым им Фридрихом в обмен на всякие безделушки вроде прусского ордена Чёрного орла. Он же, кстати, вернул из Сибири Миниха. Однако главное — Пётр III отказался от всех добытых ценой русской крови земель, в том числе от присягнувшего на верность России Кёнигсберга, где в то время проживал Иммануил Кант, которого на этом основании некоторые именуют не только немецким, но и русским философом. Впрочем, это уже совсем другая история.
Портрет Елизаветы Петровны. Худ. Иван Вишняков. 1743 год
И ведь нельзя сказать, чтобы награждать было так-таки и не за что. Как раз наоборот. В правление Анны Иоанновны русская армия не однажды доказала, что ей нет равных, по крайней мере в Восточной Европе. Особенно убедительным был разгром турок под Ставучанами в ходе русско-турецкой войны 1735–1739 годов, завершившийся падением крепости Хотин, чьи циклопические стены известны большинству из нас по советским приключенческим фильмам о рыцарях и мушкетёрах.
Слухи о русской победе быстро разлетелись, и «восторг внезапный» пленил ум некоего русского студиозуса, находившегося в ту пору в немецком Фрейберге.
Помимо выдающихся способностей к наукам обладал студиозус ещё и немалым поэтическим даром. По меткому замечанию Владислава Ходасевича, «первый звук Хотинской оды нам первым криком жизни стал». «Нам», то есть России, неотделимой от своей литературы, от русской поэзии, вставшей во многом благодаря этой ломоносовской оде на прямой и прочный силлабо-тонический путь.
Шумит с ручьями бор и дол:
Победа, росская победа!
Но враг, что от меча ушел,
Боится собственного следа.
Тогда увидев бег своих,
Луна стыдилась сраму их
И в мрак лице, зардевшись, скрыла.
Летает слава в тьме ночной,
Звучит во всех землях трубой,
Коль росская ужасна сила.
Кроме «росской ужасной силы» заслуга во взятии Хотина принадлежит генерал-фельдмаршалу и ольденбургскому уроженцу Бурхарду (на русский манер — Христофору Антоновичу) Миниху, ныне почти забытому. Приглашённый в петровскую Россию царским послом в Варшаве Григорием Долгоруковым, Миних представил собственный план укреплений Кронштадта, за что удостоился косвенной похвалы Петра: «Спасибо Долгорукову, он доставил мне искусного инженера и генерала». Христофор Антонович строил Ладожский канал и вообще проявил себя как талантливый инженер-гидротехник. В конце концов ведь это именно его профессиональной прозорливости мы обязаны неиссякаемыми фонтанами Петергофа.
Поднявшийся до высших должностей при преемниках Петра, Миних провёл широкие преобразования в русской армии. Он организовал два новых лейб-гвардейских полка, Измайловский и Конный, учредил новый род войск — сапёров, создал гусарские полки, при его участии в 1731 году был открыт первый в России кадетский корпус. Борясь с засильем иностранцев в армии, немец Миних ограничил их приём на русскую службу и уравнял всех офицеров в правах: отныне русские и иноземцы получали по справедливости одинаковое жалованье. Крупный военачальник, он громил крымских татар на их собственной территории, восстанавливал престиж России на юге, впервые после неудачного Прутского похода успешно воюя против турок и тем пролагая дорогу Петру Румянцеву, Александру Суворову, Ивану Дибичу, Ивану Паскевичу, Михаилу Скобелеву. И всё же именно им были переняты у соотечественников-немцев наказания фухтелями, а в кавалерии — саблями плашмя. Ратуя за обучение солдат ремёслам, Миних в то же время низводил их до роли безвольных винтиков в армейском механизме и первым ввёл букли и косы, столь ненавистные русскому воину.
При таком взгляде на дисциплину ни о каком поощрении солдат наградами, да просто об уважении к ним не могло быть и речи. Стоит ли удивляться, что первой взбунтовалась гвардия, которая, воспользовавшись неразберихой после смерти Анны Иоанновны, буквально на своих плечах вознесла на престол младшую дочь Петра, моментально сместившую Миниха и отправившую его на двадцать лет в сибирскую ссылку.
О Елизавете Петровне у потомков сложилось противоречивое мнение. Говоря о ней, часто поминают страсть самодержицы к маскарадам, пресловутым «метаморфозам», где она любила появляться в мужском платье, выгодно подчеркивавшем её соблазнительно-пышные формы. А чрезмерная страсть императрицы к противоположному полу, проявлявшаяся в далеко не материнской опеке над юношами, одного из которых, певучего малороссийского казака Алексея Разумовского, она приблизила, ещё будучи полуопальной принцессой, а позднее, получив власть, осыпала деньгами и орденами, сделала графом и генерал-фельдмаршалом… А пятнадцать тыс. платьев и пустая казна, оставшиеся после её смерти…
Медаль в честь заключения Абоского мира. 1743 год
Реже вспоминают о набожности императрицы, неоднократно предпринимавшей паломничества в подмосковные монастыри — Новый Иерусалим на Истре, Саввино-Сторожевский в Звенигороде и особенно часто в Троице-Сергиевский, именно в её правление получивший статус лавры и украсившийся новыми постройками, среди которых до сих пор обращает на себя внимание оригинального вида Смоленская церковь (архитектор — князь Дмитрий Ухтомский; высоченная пятиярусная лаврская колокольня — его же творение), где, по устойчивому преданию, Елизавета тайно обвенчалась с Разумовским.
Впрочем, и тут императрица не строила из себя монашку — она вообще не любила скучать. Вот как описывает времяпрепровождение Елизаветы польский историк Казимир Валишевский, великий знаток многих интимных тайн той эпохи: «Она охотно уезжала с бала к заутрене, бросала охоту для богомолья; но во время этих богомолий говенье не мешало ей предаваться мирским и весьма суетным развлечениям. Она умела превращать эти благочестивые путешествия в увеселительные поездки». При этом, «совершая путешествие пешком, она употребляла недели, а иногда и месяцы на то, чтобы пройти шестьдесят верст, отделяющие знаменитую обитель от Москвы. Случалось, что, утомившись, она не могла дойти пешком за три, четыре версты до остановки, где приказывала строить дома и где отдыхала по несколько дней. Она доезжала тогда до дома в экипаже, но на следующий день карета отвозила её к тому месту, где она прервала свое пешее хождение. В 1748 году богомолье заняло почти все лето».
Несправедливо отжатая от престола после смерти матери и вопреки её последней воле, нелюбимая и вечно подозреваемая царствующей двоюродной сестрой, хоть и не подвергнутая опале явно, засватанная, да так и не выданная замуж (жених, Карл Август Голштинский, прибыв в Россию, умер здесь после одной из гомерических попоек, утроенных в его честь Петром), Елизавета с детства приучилась рядить свой страстный от природы характер в одеяния скромности (при Анне Иоанновне она предпочитала умеренность во всём, даже в платье), а острый и широкий ум — наследие отца — скрывала под личиной легкомыслия. Она так хорошо вжилась в роль миловидной дурочки, «не знавшей, что Британия есть остров», что английский посол Эдвард Финч с вальяжной уверенностью докладывал своему начальству в Лондоне: «Елизавета слишком полна, чтобы быть заговорщицей».
Сумела Елизавета Петровна запорошить глаза не только современникам, но и потомкам. Один из них, наш великий сатирик Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, запечатлел её весьма нелицеприятно в образе одной из шести самозваных градоначальниц города Глупова (которая из них Елизавета, разобраться трудно, а вот Екатерина II — точно Амалия Карловна Штокфиш). Если наше предположение всё-таки верно и Елизавета в романе — это Клемантинка де Бурбон (юную цесаревну одно время упорно хотели выдать за Людовика XV или на худой конец за герцога Орлеанского, для чего специально обучали французскому языку и превратили в ярую галломанку), тогда к ней относятся следующие слова: «…новая претендентша имела высокий рост, любила пить водку и ездила верхом по-мужски. Без труда склонив на свою сторону четырех солдат местной инвалидной команды и будучи тайно поддерживаема польскою интригою, эта бездельная проходимица овладела умами почти мгновенно».
А между тем «бездельная проходимица», не получившая систематического образования, открыла первые в России гимназии — в Москве и в Казани, основала Петербургскую академию художеств и Московский университет.
Внешняя политика России в период правления Елизаветы была также чрезвычайно успешна. Полной победой окончилась первая же война 1741–1743 годов — с подстрекаемой французами Швецией, попытавшейся взять реванш за роковой проигрыш Петру. Подзабыв о полтавском разгроме, малахольные наследники Карла XII и его агрессивной политики, должно быть, мысленно уже маршировали по Ингерманландии, втаптывали в болото Петербург! Однако все эти лихорадочные мечты развеяла действительность: шведы в Финляндии получили от русских несколько чувствительных зуботычин и пинков, их армия попала в окружение и капитулировала. Паника у врага достигла таких размеров, что Балтийский флот едва заметил у Суттонга лишь удаляющиеся силуэты шведских кораблей: шведы улепётывали под всеми парусами!
Вскоре был заключён Абоский мирный договор, по которому Швеция в обмен на захваченную у неё Финляндию признала все прочие территориальные приобретения России в Прибалтике.
Отчеканенная в том же году медаль «В память Абоского мира» полагалась каждому русскому ветерану. Автором её был шотландский мастер Бенджамен Скотт, работавший в ту пору на Московском монетном дворе. На аверсе медали выбито нагрудное изображение императрицы с ниспадающими на грудь и плечи локонами, в короне и мантии, с орденской лентой через плечо. Надпись по окружности (к слову сказать, она у медали называется легендой) следующая:
«Б. М. ЕЛИСАВЕТЪ I IМПЕРАТ I САМОД ВСЕРОСС».
Имеется и другой штемпель (говоря о медалях эпохи Петра, мы из-за их обилия не задерживались на описаниях вариантов), где у императрицы на груди изображён ещё и орден Святого апостола Андрея Первозванного на ленте.
На реверсе через протекающую между полей реку с надписью «РЕКА КИМЕСЪ» (по этой финской речке прошла новая граница) перекинут мост; вверху две исходящие из облаков руки держат венок из двух связанных лавровых ветвей; в поле, образованном венком; там же увенчанный императорской короной двуглавый орёл со скипетром и державой в когтях держит на ленте два щита с гербами Швеции и Дании; под венком на ленте надпись:
«КРЕПЧАЙШИМЪ СОЮЗОМ» (результат сложной фамильно-политической интриги, объяснять которую здесь значило бы слишком далеко отклониться от темы).
Надпись по окружности:
«ВЪ ПАМЯТЬ ЗАКЛЮЧЕННАГО СЪ ШВЕЦIЕЮ ВЬЧНАГО МИРА ВЪ АБОВЕ 1743 ГОДУ АВГ 7 ДНЯ».
А внизу, под рекой и обрезом:
«СIЯ ЕСТ ГРАНИЦ МЕЖ ОБЕИХЪ ГОСУДАРСТВЪ».
Медаль чеканилась без ушка, в размере рублёвой монеты. Ушко добавлено через двадцать лет при Екатерине, тогда же повелено было носить медаль на шее, на голубой ленте Андреевского ордена.
Добрая медальная традиция, едва продолженная, вновь остановилась надолго, если не считать несколько памятных мелочей, то на семнадцать лет. Однако всё изменила начавшаяся в 1756 году широкомасштабная Семилетняя война.
Её вели Пруссия и Англия против Австрии, Франции и России (так называемый союз трёх баб — австрийской монархини Марии Терезии, Жанны-Антуанетты Пуассон, более известной как маркиза де Помпадур, влиятельной фаворитки безвольного короля Людовика, и его не состоявшейся русской невесты Елизаветы, известной галломанки). Боевые столкновения происходили не только в Европе, но и в Индии, и — притом довольно энергичные — в Северной Америке, где Франция лишилась, например, своих канадских владений, и в наши дни ещё далеко не усмирённых.
Наградная медаль «За победу при Кунерсдорфе. 1 августа 1759 г.»
Поначалу всё складывалось для Пруссии более чем удачно: её король Фридрих II, одарённый стратег и теоретик военного искусства, чей полководческий гений был, однако, чрезмерно преувеличен как современниками, так и потомками, немецкими историками вроде Ганса Дельбрюка, одержал несколько ярких побед. Но в 1757 году на европейском театре появилась русская армия, и с этого момента хвалёные пруссаки начали терпеть одну неудачу за другой.
При Гросс-Егерсдорфе в Восточной Пруссии Фридрих впервые почувствовал на себе силу русского оружия. При Цорнорфе в следующем году немцы ещё пытались сражаться на равных, и только неудачное командование Виллима Фермора лишило Россию победы и привело к гигантскому бессмысленному кровопусканию с обеих сторон. Зато 12 августа н.с. у силезского Кунерсдорфа, что в четырёх вёрстах от Франкфурта-на-Одере, армия Фридриха была разгромлена в пух и прах. Из 48 тыс. пруссаков в строю осталось около трёх тысяч, остальные пали или разбежались. Сам король чуть не погиб в бою и, спасаясь от преследования, потерял свою шляпу, взятую как трофей и хранящуюся поныне в Петербурге, в Государственном мемориальном музее А.В. Суворова.
Медаль «За победу при Кунерсдорфе» была учреждена 11 августа следующего, 1760 года. Именной указ гласил: «Как прошлого лета, а именно в 1 день Августа (дата по старому стилю. — М.Л.) одержана оружием Ее Императорского Величества над Королем Прусским под Франкфуртом такая славная и знаменитая победа, каковым в новейшие времена почти примеров нет, то Ее Императорское Величество, на память сего великого дня, в отличность имевшим в нем участие и в знак Монаршего Своего к ним благоволения, повелела сделать приличную сему происшествию медаль и раздать бывшим на той баталии солдатам.
Теперь штемпель оный уже готов и в Правительствующий Сенат для того при сем посылается, чтоб по оному 31000 медалей немедленно натиснено и в Конференцию прислано было, к чему, в случае недостатка серебра, рублевики употреблены быть могут. При сем единое приметить надлежит, что у 30000 числа, имеют приделаны быть ушки для ношения на ленте, а 1000 медалей без ушков». Солдатам вручили серебряные медали, действительно перечеканенные из рублёвиков, офицерам были «натиснены» золотые, одинакового для всех дизайна.
На аверсе — портрет и титул императрицы Елизаветы Петровны. На реверсе — древнеримский легионер с русским знаменем в одной руке и копьём в другой. Он перешагивает через поверженный сосуд с вытекающей из него рекой Одер, как явствует из помещённой тут же надписи. На заднем плане вид Франкфурта, перед ним — поле битвы, трупы, брошенное оружие и штандарты с монограммой Фридриха. Надпись цезариански лаконична: «ПОБЕДИТЕЛЮ». Внизу, под обрезом: «НАД ПРУССАКАМИ». И дата по старому стилю.
Итак, Пруссия оказалась на пороге катастрофы. Но дальше вмешались обстоятельства высшего порядка. Случилось то, что в немецкой историографии принято именовать «чудом Бранденбургского дома», а именно австрийцы и русские не сумели из-за взаимных противоречий быстро воспользоваться кунерсдорфской победой. Пока они медлили и препирались, умерла императрица Елизавета. Её племянник, перекрещённый в Петра Фёдоровича голштинский герцог Карл Петер Ульрих, предал Россию и заключил сепаратный мир с боготворимым им Фридрихом в обмен на всякие безделушки вроде прусского ордена Чёрного орла. Он же, кстати, вернул из Сибири Миниха. Однако главное — Пётр III отказался от всех добытых ценой русской крови земель, в том числе от присягнувшего на верность России Кёнигсберга, где в то время проживал Иммануил Кант, которого на этом основании некоторые именуют не только немецким, но и русским философом. Впрочем, это уже совсем другая история.
Информация