Январь - освободитель
В январские студёные дни в десятки донских хуторов приходила радостная новость об освобождении. «Теперь мы идём на Ростов, чтобы запереть кавказскую группировку немцев в новом котле. Нас торопят. Да мы и сами торопимся – пишет Григорий Чухрай. – Население освобожденных сел встречает нас как освободителей. Плачут, крестятся. Наконец!».
Когда немцы собирались праздновать Новый год, началось советское наступление.
Сколько же бед и несчастий пришлось испытать простым людям.
Нашла ещё свои давние дневниковые записи встречи с Юрием Александровичем Петровым, который в 1947-1950 годах учился в семилетней школе Целинского зерносовхоза. Поступил в военное училище, окончил его военным инженером-строителем в звании лейтенанта. Командовал воинскими строительными подразделениями во многих частях Северного Кавказа, Поволжья, Центрально-Европейской зоны СССР. Со службы ушел в звании полковника, жил в Ростове-на-Дону.
Мы с ним по несколько часов, не прерываясь, беседовали, вспоминали военные и послевоенные годы. Он много помнит об освобождении Целины в январе 1943-го. Юрий Александрович в последнее время тяжело болел – подводило сердце, но не сдавался – диктовал мне свои воспоминания.
Война детскими глазами, 23 января 1943 года
Десятилетия минули с того дня, а мне этот день настолько памятен, как будто я пережил его совсем недавно. В этот день - 23 января 1943 года, посёлки Целина и Целинский зерносовхоз (сейчас это посёлок Новая Целина) были освобождены войсками Красной Армии от немецко-фашистских захватчиков. Вскоре была освобождена и вся Донская земля. Такие памятные дни приближали праздник общей Победы над фашистской Германией. Я помню, с какой надеждой ждало население посёлков Целина и Целинского зерносовхоза прихода Красной Армии! Тогда, зимой 1942-1943 года, мы ещё не знали о победе Советской Армии под Сталинградом, и что она теперь неудержимо движется вперёд, освобождая пядь за пядью родную землю. Поняли мы это по настроению немецких солдат и офицеров, и по общей обстановке, царившей в эти дни в их войсках, прибывающих с востока.
По изменению их настроения и взрослые, и даже дети могли понять, что что-то изменилось в ходе войны. Предчувствие перемен создавала суетливая обстановка в их войсках и то, как быстро они двигались - потрёпанные, с побитой техникой - теперь уже в западном направлении, лишь ненадолго задерживаясь в посёлке. То чувство хозяина, чувство безграничного презрения к населению на оккупированной территории, заметно изменилось. Выражение задумчивости или отрешённости с их лиц уже не сходило. Очевидно, они впервые стали понимать всю пагубность для них затеянной ими же войны. Впервые они стали думать, наверное, и о том, что победы теперь им уже не видеть.
После победного марша к Волге летом 1942 года немцы были подавлены случившимся разгромом их войск.
Всё чаще мы слышали от них: «Гут, матка», а когда через посёлок проходили итальянские или румынские части и останавливались на постой, то можно было слышать: «Гитлер капут…». От нас, детей, всё это не могло ускользнуть.
Тот, кто жил в посёлке Целина или зерносовхозе в военные годы, пережил оккупацию и годы разрухи, вызванной войной, тот никогда не забудет пережитого.
Шесть месяцев бесчинствовали фашисты на Целинской земле, принося людям горе, беды и смерть. И спустя ещё несколько лет после изгнания фашистов, последствия оккупации сказывались на жизни населения. Разграбленная, взорванная, сожжённая земля - вот, что оставили фашисты после себя. Голод, холод, отсутствие самого необходимого для жизни человека - всё это нужно было преодолевать, восстанавливая разрушенное хозяйство. В таких условиях хлеборобам зерносовхоза нужно было готовить землю под посевы зерновых. И делать это приходилось при отсутствии всего: посевных материалов, подготовленной техники, людей.
Для меня отчётливы воспоминания не только о дне 23 января 1943 года, но и о годах войны, которые я пережил в Целинском зерносовхозе, месяцах оккупации, о годах восстановления разрушенного гитлеровцами хозяйства. И через прошедшие десятилетия память хранит образы людей, с которыми мне приходилось общаться, значимые вехи. События тех лет и дней воспринимались моей детской памятью при каком-то особом психологическом состоянии, вызванном, скорее всего, постоянным напряжением от страха, голода, холода, от ожидания чего-то неизвестного, от часто меняющихся событий.
Эти годы, кроме того, были для меня и сверстников годами школьного детства и юности, когда события уже не только воспринимались, но и оценивались. Если говорить обобщённо: у каждого ребёнка была своя судьба, каждый ребёнок запечатлел в своей памяти своё, но то, что всех детей объединяло, было общим в судьбах - так это горе и лишения, выпавшие на долю каждого.
Наравне со взрослыми дети выносили все невзгоды войны: попадали под бомбёжки, гибли, голодали, видели все бесчинства фашистов на оккупированных территориях, пережили и тяжёлые первые годы восстановления хозяйства, разрушенного войной. Сейчас о войне могут помнить остро, наверное, как и я, мои сверстники, которые были в то время свидетелями событий, происходящих в посёлке, а иногда и их участниками. То, о чём я хочу рассказать - мои личные воспоминания, моё личное восприятие войны.
Среди фотографий - знакомые лица, а фотография Семёна Кузьмича Дебёлого перенесла меня ко времени моей учёбы в неполной средней школе Целинского зерносовхоза, где он несколько лет работал военруком и физруком, позволила вспомнить школьных товарищей, учителей.
Помню его уроки по военному делу. Девочки занимались санитарным делом, мальчики бросали гранаты, учились ползать и штыковому бою.
Я помню те команды, которые нам подавались: «Длинным коли! Коротким коли!», - и вот мы, ученики десяти-четырнадцати лет, должны были бросаться с винтовкой на чучело из камыша и колоть его штыком.
Всем классом изучали боевые отравляющие вещества: иприт, люизит, фосген, дифосген, и способы защиты от них. Изучали стрелковое оружие, устройство гранат и другое. Занимались строевой подготовкой.
На занятиях по физкультуре мы часто окружали учителя и просили разрешения поиграть в лапту. И очень часто на уроках физкультуры мы играли в лапту. Разрешал Семён Кузьмич нам играть потому, что лапта является чисто спортивной игрой.
Когда я услышал впервые слово «война»
О войне я впервые услышал в посёлке Ребричанском Орловского района Ростовской области, где проживала тогда наша семья. В июне 1941 года, вдруг в жизни посёлка что-то резко изменилось. В лицах людей появилась озабоченность, тревога; появились они и на лицах моих родителей.
Слово «война» впервые я услышал от женщин, которые собирались группами на сельских улицах и о чём-то беседовали. Здесь я и услышал слово «война» и рассказ о каких-то железных птицах, которые бросают бомбы на наши города. Возможно, женщины, самолётов ещё не видели в своей жизни.
О том, насколько всё происходящее серьёзно, мы поняли, когда война коснулась нашей семьи вплотную, и отец получил повестку о призыве в армию. На следующий день мы провожали папу до посёлка Гундоровский, откуда он поездом должен был отправиться к месту назначения.
На перроне было уже много людей. Всюду был слышался женский плач и напутствия: «Возвращайтесь живыми». Мать долго не могла выпустить отца из объятий. Расставание было тяжёлым, словно она уже чувствовала, что видит мужа в последний раз. Вскоре был подан состав, раздалась команда, отъезжающие сели в вагоны и поезд ушёл.
Отца, Петрова Александра Самойловича, я помню очень нечётко, как сквозь какую-то пелену. С ним мне пришлось общаться, не по его вине, совсем немного. Я был совсем мал, когда в 1937 году его и некоторых учителей неполной средней школы села Богородицкого Развиленского района Ростовской области, в том числе - Добротворского Бориса Николаевича - моего дядю, по доносу, арестовали по 58 статье и увезли в неизвестном направлении. Зимой 1941 года они были освобождены «за неимением доказательств» и возвратились домой.
В июне 1941 года - с началом войны - отец был призван в армию. Вот эти четыре или пять месяцев я и мог общаться с отцом. Это общение я помню только отрывками: вот мы с ним на рыбалке - на прудах в посёлке Ребричанском, вот я захожу к нему в класс во время урока, дети смеются, а отец говорит мне, чтобы я подождал. Но кто-то из школьников сажает меня к себе за парту, даёт бумагу и карандаш, и я сижу и рисую.
Ещё я помню, что отец играл на мандолине, и любимой песней его была украинская народная песня: «Взял бы я бандуру».
Мой отец пропал без вести
Жили наши семьи в селе Богородицком до января-февраля 1941 года - до прихода отцов из тюрьмы, и разъехались в разные места жительства, где до начала войны наши отцы работали учителями. Мой папа пропал без вести 3-го ноября 1941 года в Крыму, когда их часть была окружена между посёлками Алушта и Судак.
Вместе с краткими сведениями об отце я получил фрагмент перечня фамилий лиц, попавших в окружение вместе с отцом. Лист написан торопливо, очевидно, армейским писарем, который извещает о безвозвратных потерях.
В фрагменте списка значится 17 фамилий. Все 17 человек призывались военными комиссариатами Ростова и области. Участь моего отца и других уже не будет известна, очевидно, никогда. Все они значатся в списке безвозвратных потерь. О том, что отец пропал без вести, семья узнала только в 1943-м году. До этого времени мы были твёрдо убеждены, что он жив и вот-вот пришлёт весточку.
Когда отец уехал на фронт
После отъезда отца на фронт жизнь нашей семьи резко изменилась. С этого момента страшная тень войны коснулась всего уклада жизни и быта нашей семьи. Война изменила жизни и судьбы не только нашей семьи, но и всего населения страны. Через несколько дней наша семья переехала к новому месту жительства – в Целинский зерносовхоз Ростовской области.
Мы, дети, тогда не знали, что перед отъездом на фронт отец и дядя договорились объединить наши семьи с тем, чтобы тот, кто останется в живых, заботился бы об обеих семьях. Такие договоры между родственными и близкими семьями заключались тогда нередко.
Портрет Лермонтова с немецкой пулей
Через семью Бориса Николаевича у нас очень быстро появились новые друзья и знакомые. Так как наша семья жила в посёлке Ребричанском в квартире при школе, то и мебель у нас была школьная, поэтому в новую квартиру мы прибыли налегке, забрав с собой лишь свои и вещи отца. Устроиться в 2-комнатной квартире нашей семье помогли соседи и друзья Добротворских. Для нас нашлась и мебель, и другие необходимые в жизни вещи. Обстановка квартиры, интерьеры скорее напоминали небольшую городскую квартиру, где хозяином был человек, обладающий хорошим вкусом. Это была квартира человека из «города», настоящего интеллигента.
Борис Николаевич имел образование, соответствующее его профессии, кроме того, он, коренной москвич с глубокими московскими корнями, был человеком увлечённым, много читал, хорошо играл на гитаре. Эти сведения я почерпнул из рассказов его жены, знакомых, вспоминая его самого.
Когда он приезжал после госпиталя домой долечиваться, в нашу квартиру приходило много его знакомых и друзей. Книг у Бориса Николаевича для того времени, по моим детским понятиям, было множество. Они стояли на этажерках, на комоде, на книжных полках. Некоторые из них, как я сейчас помню, были старинного издания, в кожаных переплётах с золотым теснением. Я уверен, что сейчас они представляли бы большую ценность. Много было античной литературы, которой дядя увлекался. Особое место занимала детская литература. Здесь я видел красочно изданные книги Самуила Маршака, Корнея Чуковского, Сергея Михалкова и других писателей и поэтов. Мы с Михаилом и Липа к тому времени уже могли читать, и некоторые стихи этих поэтов знали наизусть.
К сожалению, все эти духовные ценности были уничтожены – немцы сожгли во дворе большую часть книг, которую мы не успели спрятать.
Во второй комнате, в простенке между окнами, под бумажной тарелкой репродуктора, висел портрет М. Ю. Лермонтова. Он был под стеклом с пулевой пробоиной. Портрет прострелил во время обеда один из молодых немецких офицеров, которые останавливались у неё на короткий отдых. За обедом между немцами возникла ссора. Один из них выхватил пистолет и хотел выстрелить в другого, но сосед по столу успел ударить по руке с пистолетом, и пуля прошла выше.
Раненый немецкий солдат перебил ему ноги
Мои воспоминания о Борисе Николаевиче довольно чётки и подробны, потому, что в мае-июне 1942 года он приезжал домой в отпуск после лечения в госпитале и почти месяц провёл время с нами, детьми. Очевидно, увидев ужасы войны и сознавая, что его может в любом бою постигнуть участь тысяч и тысяч павших красноармейцев, он хотел как можно больше успеть пообщаться с нами. Мы постоянно находились рядом, где бы он ни был, да и он нас с большим нежеланием отпускал от себя.
Дома, окружив его, мы допоздна слушали его рассказы о войне, другие истории. Рассказчиком он был прекрасным.
О войне он детям говорил очень скупо, на эту тему больше беседовал со взрослыми.
Немногие участники боёв тогда приезжали с фронта домой на побывку, хотя бы и по ранению. Историю своего ранения мы всё-таки упросили его рассказать. Тогда и узнали, что дядя был санинструктором. Во время боя делал раненым солдатам перевязки и вытаскивал их с поля боя. В одном из таких боёв, когда дядя перевязывал нашего солдата, раненый немецкий солдат очередью из автомата перебил ему ноги. Выше поднять автомат у фашиста не было сил. После лечения в госпитале дядя ещё слегка прихрамывал.
Прощание с Борисом Николаевичем, который возвращался снова на фронт, было нелёгким. К тому времени некоторые семьи в зерносовхозе уже получили «похоронки». С дядей прощались не только родные, но и соседи, и знакомые. Уезжая, он оставил семье солдатскую плащ-палатку и сапёрную лопатку.
Погиб Борис Николаевич в 1943 году под городом Запорожье. В «похоронке» точно указано его место захоронения. Лежит он в братской могиле, над которой установлен обелиск. Среди фамилий погибших значится и его имя - Добротворский Борис Николаевич.
После того, как окончательно устроились и стали обживаться, мы начали знакомиться со своими соседями. Рядом с нами, в западном торце корпуса, жил учитель школы. Это был мужчина выше среднего роста, тучноватый. Ходил он в кожаной куртке коричневого цвета. Почему-то в кожаных куртках ходили тогда многие учителя. К сожалению, я не помню ни его фамилии, ни имени, ни отчества. С ним мы общались редко, возможно, потому что семьи у него, кажется, не было.
В 1942 году, по окончанию занятий в школе, он и ещё некоторые семьи, проживавшие в зерносовхозе, эвакуировались, а после изгнания оккупантов в свои квартиры уже возвратились не все. Что их ждало в дорогах, на новых местах жительства, какова их судьба - не известно.
Рядом с нами жила семья Маслеевых в составе: пожилые супруги, которых мы звали дедушкой и бабушкой, их дочь Надя (тётя Надя) и её сын Геннадий (Гена, Геша).
Дедушка Маслеев, или как мы его звали «дедушка Маслей», был на все руки мастер. В течение дня его можно было видеть в любом месте посёлка с ящиком инструментов в руках. Это он сложил многим во дворах русские печи и плиты для приготовления пищи и выпечки хлеба, которые были разрушены немцами, соорудил над ними навесы; это он оборудовал новый крытый колодец, из которого мы все брали воду: старый колодец немцы засыпали какой-то отравляющей гадостью, и пить оттуда воду стало невозможно.
«Тётя Надя» - мама Гены - нас, ребят, приводила в восторг. В первый же день по приезду в зерносовхоз я увидел её за баранкой легкового автомобиля. Работала она в гараже зерносовхоза водителем и возила какого-то чиновника, который, возможно, жил в нашем корпусе, потому что у нашего корпуса он выходил из машины. Ходил этот человек обычно с портфелем и был одет в белый костюм, белые парусиновые сапоги и белую фуражку. Почему-то к нему у нас, ребят, сложилось негативное отношение.
Помню казусный случай, происшедший с этим чиновником: однажды Надя подвезла его к дому, а задние двери автомобиля заклинило. Ему пришлось выбираться из машины через окно автомобиля. Делал он это неловко. Мы же стояли рядом и смотрели, а кто-то подавал советы.
К началу уборки урожая зерновых Надя пересела сначала на колёсный трактор, а затем - на тяжёлый гусеничный трактор ЧТЗ. Трактор был без кабины и тента над головой, устроен он был просто - мотор, гусеницы и сидение.
Во время уборки урожая за этим трактором она водила комбайн или сцепку из двух комбайнов. В кинофильмах о Великой Отечественной войне такие трактора буксируют тяжёлые орудия. Когда Надя подъезжала к корпусу на какой-либо автомашине или тракторе, мы её окружали и, не отрываясь, смотрели, как она производит мелкий ремонт или заводит машину, или протирает детали, и готовы были выполнить любую её просьбу: подать ли ключ или какую-то деталь, или что-то протереть. При этом старались опередить друг друга. Одета она была в комбинезон, в который тогда одевались женщины-механизаторы, и была похожа на героиню из кинофильма: «Трактористы».
Гена Маслеев - сын Нади, был старше нас, но иногда принимал участие в наших играх. Самым большим его желанием было - стать военным моряком. Морем и морской службой он буквально бредил. Гена уйдёт сражаться на фронт в качестве юнге и погибнет в Чёрном море.
Как немцы уничтожили белую рощу
Позже я уже мог сам бродить по зерносовхозу и подробнее знакомиться с его достопримечательностями. Меня в те годы удивляла застройка зерносовхоза. Все строения посёлка были добротными, кирпичными, под черепичной кровлей; здания утопали в зелени. Продумано было благоустройство: дороги, тротуары, парки отдыха, жилой и общественный центры, хозяйственный и производственный комплексы. Всё было настолько ухоженным и чистым, что казалось только что возведённым.
В восточной части посёлка находилась большая роща белой акации, в которой на поляне располагалась совхозная пасека. Всю эту рощу под корень вырубили немецкие солдаты.
В зерносовхозе до войны работали неполная средняя школа, свой банно-прачечный комбинат, хлебопекарня, электростанция, магазин смешанных товаров и столовая с парикмахерской и буфетом. Сейчас же столовая обслуживала лётчиков военного аэродрома, который базировался в посёлке Целина. В зерносовхозе были сети электроснабжения и радио. Топили помещения печами. Водопровод и канализация, очевидно, были предусмотрены, но осуществить строительство, по моему предположению, не успели. Об этом я сужу по тому, что кирпичная водонапорная башня была построена, железобетонный бак для воды был обвязан трубопроводами, которые спускались в приямок башни к насосам. Однако, ни насосов, ни подводящей, ни разводящей водопроводных сетей не было. Не было и водозабора, откуда можно было бы забирать питьевую воду. Все удобства в то время в зерносовхозе находились на улице. Воду мы брали и носили вёдрами из общего колодца.
В весеннюю или осеннюю распутицу жизнь в посёлках была несколько затруднена тем, что верхний слой чернозёма на большую глубину раскисал и превращался в грязь. Автомобильный транспорт не мог ходить, и все грузы транспортировались по грязи тракторами на санях, полозья которых были сделаны из брёвен с закругленными торцами.
Мы поили солдат холодной колодезной водой
Вокзал. Здесь мы бывали почти ежедневно. Меня очень привлекало само здание. Таким вокзал был красивым, по моим восприятиям. Построен он был в 1916 году из добротных материалов в стиле, скорее всего, псевдоготики.
С западной стороны вокзала находились водонапорная башня, магазин смешанных товаров, подземный резервуар для воды.
Здесь мы провожали и встречали поезда. Составы шли, в основном, с военными грузами. Под брезентом просматривались контуры орудий, танков. Иногда проезжали бронепоезда. Эти стальные коробки с торчащими орудиями и пулемётами приводили нас в восторг своей мощью.
Очень нам хотелось побывать внутри них.
Иногда открывалась стальная дверь, и из неё выходил офицер в шлеме, какие носили тогда и танкисты, в кожаной куртке, перепоясанный ремнями. Часто проходили составы с теплушками, в которых ехали солдаты. К таким составам мы приносили с собой вёдра холодной колодезной воды с кружками и поили солдат. Солдаты с нами переговаривались, благодарили за воду. Им мы говорили фамилии своих отцов и спрашивали, нет ли среди них таких, или, может быть, они что-то о них слышали? С такими вопросами мы обращались к солдатам каждой теплушки проезжающих составов.
От солдат же я услышал куплеты на мотив песни, которую часто пела по радио Клавдия Шульженко: «Синий платочек».
Слова некоторых куплетов я хорошо запомнил: "22 июня юнкерс окопы бомбил, А ястребочек, милый дружочек, Юнкерсу хвост отрубил". И ещё: "22 июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, Что началася война".
Эти куплеты распевал потом весь посёлок.
Движение товарных поездов было интенсивным, а в военные годы беспрерывным.
Советские учения в 1941 году
Летом этого же 1941 года мы наблюдали за учениями, которые проводились войсками. Учения заключались в организации атаки на населённый пункт. Так нам объясняли военные, которые у нас останавливались на отдых.
Однажды утром мы услышали какой-то гул, и все - взрослые и детвора - высыпали из домов за сараи в поле, откуда раздавался гул. То, что мы увидели, нас просто заворожило. Со стороны первого лимана со штыками наперевес и с криками: «Ура!» в нашу сторону - в сторону центральной усадьбы - бежала огромная масса солдат, а параллельно атакующим - с востока, в сторону элеватора - двигался бронепоезд и стрелял из орудий и пулемётов.
Зерносовхоз в те дни был буквально заполнен войсками и техникой.
И в нашей квартире останавливались на постой или кратковременный отдых офицеры. Затем эти войсковые части уходили, а на смену приходили новые. Так было почти всё лето 1941 года.
Иногда над посёлком высоко пролетала группа немецких самолётов. Летали эти самолёты или на восток, или на юг. Гул моторов отличался от гула наших самолётов. Заслышав его, я в первые дни пугался и бежал поближе к дому.
Потом, как и местные ребята, привык - бомбёжек ещё не было.
Война подходила всё ближе
В сентябре-октябре у корпусов были отрыты щели для укрытия от бомбёжек, окна крест-накрест все заклеили полосками бумаги - нужно было соблюдать ночную светомаскировку. По всему было видно, что фронт всё ближе и ближе подходил к границам Ростовской области. Сигналы тревоги, извещающие об опасности налёта, стали звучать всё чаще. Ещё чаще тревоги стали подаваться с октября-ноября 1941 года, когда немецкие войска подошли к Ростову-на-Дону, но были отброшены и закрепились по реке Миус. Короткие частые гудки паровозов, которые стояли на железнодорожной станции, служили сигналами тревоги, так же, как и сирены электростанции зерносовхоза.
Сигналы особой тревоги подавали паровозы более продолжительными гудками.
Июль-август-сентябрь над нами летали, в основном, только наши тяжёлые бомбардировщики ТБ-З, которые базировались на целинском аэродроме. Дети и взрослые называли эти самолёты бомбовозами. Бомбардировщики были тихоходными, маломаневренными, поэтому летали, в основном, ночью. За малую скорость лётчики называли их «черепахами». Но, так как в 1941 году самолётов, которые могли бы противостоять по всем параметрам самолётам врага, было мало, имеющиеся самолёты делали своё большое дело. Нас же, эти самолёты завораживали своими размерами.
Военный аэродром
Для укрытия тяжёлой авиации на аэродроме было сделано несколько земляных капониров. Выполнены они были в виде подковы, высота земляного вала доходила до трёх метров. Пока не было бомбёжек, мы - ватага ребят - выходили на дорогу, ведущую на 5-е отделение зерносовхоза, и наблюдали за взлётом и посадкой самолётов и за тем, как выполняют истребители фигуры высшего пилотажа.
На аэродроме базировалось ещё несколько самолётов-истребителей И-16. Они прикрывали в дневное время аэродром с воздуха. Ночью же его охраняли зенитные установки в виде счетверённых пулемётов и прожектора.
Зенитки, прожектора и звукоулавливающие установки - всё было смонтировано в кузовах грузовых автомашин. Операторов на звукоулавливающих установках называли тогда «слухачами». Вся эта техника ежедневно проезжала мимо наших корпусов.
Не покидая далеко своего оружия, зенитчики, прожектористы и слухачи приезжали в столовую со своими установками.
Столовая же находилась за корпусом № 8. Когда ночью начинали летать самолёты, мы выходили на крыльцо и следили за движущимися в небе красными и зелёными огоньками на концах крыльев. Иногда самолёты пролетали совсем низко над корпусами. Летали они почти каждую ночь, если позволяла погода.
Ночью мы любовались игрой прожекторов: три-четыре луча бегали по небу, пытаясь в перекрестье поймать и не отпускать (вести) самолёт противника, и тогда к перекрестью лучей бежали цепочки трассирующих пуль от счетверённых пулемётов.
Воспоминания об аэродроме, о самолётах воскрешают и трагический случай, который произошёл в сентябре 1941 года (или в мае 1942 года?). День был солнечный, тёплый; ученики сидели за партами, когда раздался сильный грохот. На перемене вся школа высыпала во двор, чтобы узнать причину случившегося. Увиденное всех потрясло: примерно в 200 метрах от школы лежали дымящиеся обломки самолёта. Я чётко вижу хвостовое оперение самолёта с красной звездой. Место катастрофы было оцеплено лётчиками. Они укладывали на грузовик обломки самолёта. Это был истребитель И-16; других истребителей на аэродроме в то время, кажется, не было. Остался ли жив лётчик, я не знаю. Тут же мы увидели и причину трагедии: лётчик вёл самолёт на малой высоте и, делая разворот, крылом зацепил флюгер «ветряка» (так мы называли ветряную водокачку, расположенную в хозяйственной зоне зерносовхоза). Водокачка была высотой 30-35 метров, флюгер был вынесен на значительное расстояние от ветрового колеса. И башня водокачки, и флюгер были выполнены из мощных стальных конструкций. От школы до хоздвора зерносовхоза - совсем недалеко, поэтому водокачка была хорошо видна. Теперь же флюгер её был сильно погнут. С таким флюгером водокачка стояла много лет. Возможно, лётчик принимал какие-то меры, чтобы самолёт не упал на школу, но об этом уже узнать невозможно.
Всякий раз, когда я видел эту водокачку с изогнутым флюгером, передо мной вставала картина прошедшего.
Лето и осень 1941 года моя мать трудилась на совхозном огороде. Заведовал овощеводческим хозяйством А. Я. Сасов.
Он был и агрономом, и селекционером, и пытался внедрить на донскую землю новые культуры. Об этом я сужу по посевам сахарного тростника на его огородах. Сасов погиб от рук полицая, когда шёл с выполнения очередного задания подпольщиков в тылу врага.
О сахарном тростнике я узнал от местных ребят, когда они угостили меня долькой этого растения. При очистке дольки внутри оказывался сочный, упругий стержень белого цвета и сладкий на вкус. Потом мать взяла меня с собой на огород, где шёл сбор сахарного тростника и его отжим. Всё выглядело очень просто, да, наверное, механизация здесь и не требовалась; объём посевов был не для промышленной переработки.
Погибший Сосов был умельцем на все руки, но теперь его руки закоченели на стылом декабрьском ветру и никогда не смогут прикоснуться к земле, которую он любил. Его земляки помнят, как он сам спроектировал и сделал устройство для добычи из тростника сладкого сиропа.
Вся механизация состояла из двух деревянных валов с ручками, под ними был жёлоб, по которому стекала в ведро жидкость зеленоватого цвета. Две женщины крутили ручками валы, а одна закладывала между ними очищенные стебли тростника. При наполнении ведра, жидкость выливали в большой чугунный чан, вмонтированный в печь. Жидкость кипела и превращалась в коричневый сироп. Мне приходилось его пробовать: он был сладкий и с каким-то приятным привкусом. Добавлялось ли в сироп ещё что-нибудь, я не знаю. Как мне говорили, сироп отправлялся для раненых в госпитали.
Несколько женщин резали стебли, надрезывая самое нижнее колено звена стебля, после этого он ломался. Стебель тростника напоминал камыш: то же деление на звенья, те же длинные листья. Разница состояла в том, что тростник был толще и выше (где-то до 3-х метров), заканчивался плотной метёлкой из семян коричнево-фиолетового цвета. Метёлка была похожа на наконечник древнего копья.
Старожилы ещё помнят, как Сасов выводил новые сорта арбузов. Арбузы так и назывались: «сасовские». Собирая урожай, он отбирал лучшие сорта и раздавал их населению бесплатно, но при этом просил, чтобы все семена этих арбузов были ему возвращены.
Немцы бомбили плохо
Пришла поздняя осень и за нею зима. Наступал 1942 год. Всё чаще и чаще совершались налёты на аэродром, задевая и посёлок Целину. Всё чаще по ночам выла сирена электростанции. Несмотря на холод, мы ночью бежали в щель, куда забивались и соседи. Из щели наблюдали за ночной бомбёжкой аэродрома, за работой прожекторов, видели трассы пуль, слышали разрывы бомб и гул самолётов. Нам было очень страшно, еле сдерживали желание забежать в дом и спрятаться под кроватью. На зерносовхоз пока ни одна бомба ещё не была сброшена.
Упали на нас они в июне или июле 1942 года. Бомбы, в количестве восьми, упали между железной дорогой и мастерскими, практически, на пустырь. Не повредили они и здание конторы, склада горючего, которое находилось недалеко от падения. Немцы сумели взорвать только одну вертикальную стальную ёмкость с горючим. Горючее воспламенилось от осколков упавших недалеко бомб; стенки её все были иссечены осколками. От взрыва при воспламенении её буквально разорвало пополам, а стальные листы были причудливо изогнуты. В таком виде ёмкость простояла долго. Кто-то из ребят попал под эту бомбёжку, но остался жив, потому что, услышав свист бомб, бросился наутёк и успел убежать из зоны поражения.
Количество упавших бомб мы считали по воронкам, когда ходили в Целину. Мимо этих воронок проходили каждый день. Ямы эти не засыпались много лет. Они просто оплывали от дождей и весеннего таяния снега, не создавая никому помех. Других случаев падения бомб на зерносовхоз я не знаю. Не падали бомбы на железную дорогу и элеватор. По крайней мере, я не помню ни одного такого случая и не видел следов разрушений.
Результаты же бомбёжек аэродрома видел собственными глазами. Выйдя однажды с ребятами на дорогу, от которой хорошо просматривался аэродром и откуда мы всегда любовались самолётами, мы увидели, что один из немецких бомбардировщиков лежит на земле: шасси не было видно, носовая часть ушла куда-то вниз, а хвостовое оперение высоко задрано. Самолёт был сбит и попал в глубокую воронку от бомбы.
«От грома гремучего, от пули летучей…»
Разрывы бомб, пулемётная стрельба, прожекторы - всё было всё чаще и чаще, мы прятались в щели. В таких случаях и мы, дети, и родители становились в одном из углов, где висела икона, на колени и хором произносили молитву: «От грома гремучего, от пули летучей…». Так было, наверное, и в других семьях.
Потом пришли немцы. Об их бесчинствах рассказано много: они грабили, забирали всю провизию и тёплую одежду, расстреливали по доносам коммунистов и обычные семьи, которые попадали в облаву. Долго по улицам посёлка ходила полусумасшедшая женщина и просила найти её сына и мужа. Их расстреляли у неё на глазах, но она отказывалась поверить в это.
Фронт приближался. И вдруг по радио сообщили, что немцы вошли в посёлок, а вскоре отряд немецкого десанта появился в местной церквушке.
Фашисты расстреляли мирных жителей, которые оказались рядом. Мама быстро собрала скудные пожитки и погрузила их на телегу, запрягла лошадь, кормилицу- корову Машку привязали к телеге. Поздней ночью вместе с другими хуторянами мы бросили свои дома, хозяйство и поехали.
От холода, ветра и дождя, от врага прятались в землянках, особенно когда слышали гул самолётов. Но запасы еды, корма для лошадей заканчивались, малышей спасала наша корова Машка, «Мафенька» – так называл её соседский мальчишка, каждый раз, когда мама, подоив её, разливала молоко. Однажды вышли из землянки в ближнюю деревню, чтобы как-то достать еды. Прошли несколько километров, а тут, откуда ни возьмись, немцы на мотоциклах. Начался обстрел. Много моих односельчан погибло, детей и женщин, страшно. Те, кто не успел ещё выйти из леса, затаились, немцы прочесали местность и уехали. А мы, выйдя из укрытия, подошли к тому страшному месту, а там лежали несколько десятков людей, мы их захоронили, насыпали холмик и вернулись к землянке. Приближалась осень, а за ней и зима.
Немцев остановили в Сталинграде и погнали зимой.
Ерёменко и Хрущёв направили донесение № 0017 Верховному Главнокомандующему И.В.Сталину об итогах наступления в период с 1 по 16 января 1943 года:
«Войска Южного фронта, продолжая развивать успешное наступление, в период с 1 по 16 января с.г. разгромили тормосинскую группировку противника и продолжали наносить последовательные удары остаткам котельниковской группировки немцев, поддержанной дивизией СС «Викинг», переброшенной противником с Северного Кавказа.
Преодолевая упорное сопротивление врага, цеплявшегося за естественные рубежи и крупные населенные пункты, и отражая отчаянные контратаки его пехоты и танков, героические войска фронта продолжали теснить противника в юго-западном направлении, уничтожая его людской состав и технику. Особенно упорное сопротивление противник оказывал на рубеже Зимовники, Куберле, Кутейниново и в районе Араканцев, Алифанов, Вифлянцев.
В результате пятнадцатидневных ожесточенных боев войска Южного фронта отбросили противника на западный берег р. Северский Донец и на южный берег р. Маныч.
Территорию до р. Северский Донец и р. Маныч на всем фронте нужно считать очищенной от противника. (ЦАМО РФ. Ф. 64. Оп. 505. Д. 82. Л. 83).
Информация