Алексей Михайлович или Безальтернативность военных реформ
Империя рождается в том числе и на уровне соответствующей символики
Неробкий шаг в центр Европы
В прошлых материалах, второму самодержцу из рода Романовых посвященных, – «Алексей Михайлович: Тишайший государь Бунташного века, или На пороге империи», «Алексей Михайлович или на пути к большой европейской игре» – речь шла о возобладании в его внутренней политике византийской концепции, предусматривавшей соотнесенность в царском служении мирской и священнической составляющих, что напоминало следование римской традиции, в рамках которой императоры, даже после принятия христианства, продолжали носить титул Pontifex maximus.
Отражением подобного рода представлений на международной арене отчасти стала свойственная сложившейся при первых Романовых правящей элите мессианская идея, связанная с распространением покровительства со стороны Москвы, как Нового Рима, над всеми православными христианами. Не в последнюю очередь идея инициировалась извне – восточными патриархами, например Паисием Иерусалимским.
В перспективе это вовлекало страну в большую европейскую игру. Ибо Балканы рассматривались австрийскими Габсбургами, в особенности после блестящих побед Евгения Савойского и Карловицкого мира 1699 г., как сфера их собственных геополитических интересов.
Да, необходимость борьбы с турками заставляла русских и австрийцев объединять свои усилия, и впервые это было сделано в рамках Священной лиги, к которой Москва присоединилась после заключения Вечного мира с Речью Посполитой, но по мере ослабления Порты неизбежно должны были возникнуть противоречия из-за раздела сферы влияния в регионе между двумя империями.
Вторым, и Алексею Михайловичу более важным – собственно, значение Балкан для Москвы актуализируется уже после его смерти, – стратегическим направлением виделась Балтика, следствием чего стала упомянутая в прошлой статье русско-шведская война 1656 – 1658 гг., которую Россия вела в союзе с Данией, незадолго до этого потерпевшей поражение от скандинавских собратьев и стремившейся к реваншу.
То есть Москва уже в середине XVII в. избавлялась от, в плане политического мышления, провинциализма и втягивалась в круг запутанных военно-политических проблем на просторах Центральной Европы. Да, разумеется, если рассуждать в категориях строго физической географии, акватория Балтики – не совсем Центральная Европа.
Однако с точки зрения географии политической, благодаря возросшему трудами и полководческим гением короля Густава II Адольфа, равно как и французскими субсидиями, на международной арене весу Швеции, южное побережье Балтийского моря из периферии большой игры становилось, по меньшей мере, одним из ее центров, в особенности после ослабления Испании, мощь которой в битве при Рокруа сокрушил принц Конде.
Масштабные же стратегические задачи, контуры которых постепенно вырисовывались на политическом горизонте Кремля, требовали формирования адекватных им Вооруженных сил, которые Михаил Федорович и его сын своевременно создали, заложив прочный фундамент будущего полноправного участия государства в европейском концерте.
Принц Евгений Савойский
И в этом их колоссальная историческая заслуга, ибо назревшая после Смуты необходимость модернизации не носила детерминированный характер и напрямую зависела от воли правящей элиты. И вот она-то, в лице первых Романовых, оказалась адекватна внешнеполитическим вызовам.
Если бы не Петр I? Или как там у соседей
И тем не менее на уровне массового сознания и по сей день бытует точка зрения, либо принижающая, либо нивелирующая Бунташный век и в деле военного строительства, и в плане шагов новой династии на международной арене. Увы, нередко подается она в форме утверждения: мол, если бы не реформы Петра I, Россия разделила бы печальную судьбу Индии и Китая, то есть превратилась бы в полуколонию соседей или, подобно Османской империи, – в больного человека Европы.
На мой взгляд, даже гипотетическая реализация подобного сценария на русских просторах выглядит сомнительно. По ряду причин.
Во-первых, каких соседей-то? Про несоизмеримость амбиций и военно-демографического потенциала Швеции мы говорили в прошлый раз, приведя соответствующие цифры. Взлет небольшого скандинавского королевства не мог быть долгим по причинам, опять же, связанным с географией физической, определявшей контуры политической.
Не тянула Швеция на роль гегемона в долгосрочной перспективе, как Голландия — на статус ведущей мировой военно-морской державы, о чем шла речь в прошлом материале.
Кроме того, геополитические амбиции шведов ограничивались стремлением датчан удержать влияние на Балтике за собой. Оба скандинавских королевства были друг у друга подобно кости в горле, и за каждым стояла одна из ведущих европейских держав, искавшая свою выгоду в регионе.
Речь Посполитая с трудом выкарабкалась из-под тяжести обрушенного на нее Карлом X Густавом Потопа, но так ничему и не научилась, ибо, изгнав захватчиков, снова погрузилась в омут внутренних дрязг и реальной военной опасности для России представлять уже не могла. Более того: над южными рубежами Речи Посполитой нависала тень турецкой угрозы, разрешившаяся вспыхнувшей в 1672-м войной.
Сама же Османская империя свой блистательный век оставила позади, вступив в полосу затяжного кризиса, на международной арене засвидетельствованного поражением под Веной в 1683-м и упомянутым Карловицким миром, после которого австрийские Габсбурги наконец смогли расправить плечи и полностью включиться в европейскую игру, бросив вызов Франции.
Правда, пройдет немного времени, и Вене с Парижем придется объединить усилия для противостояния стремительно набиравшей военно-политический вес Пруссии, в истории которой Фридрих II сыграет ту же роль, что и Густав II Адольф в Швеции.
Но не будем забегать вперед, разве что заметив на полях и вне контекста нашей темы: если амбиции Швеции похоронит Россия, то она же и восстановит уже развеянные в пух и прах Наполеоном – Пруссии, не предполагая, чем это обернется не то что для Европы – для человечества в целом.
Да, османы, возвращаемся к ним: собственно, они и не стремились к экспансии против России даже в период своего расцвета – речь именно о стратегических планах и военных приготовлениях, а не о каких-то общих декларациях, кем-то брошенных фразах и пр.
Москва оставалась на периферии интересов Константинополя, которому приходилось решать масштабные и, главное, более выгодные в случае их реализации геополитические задачи в Средиземноморье, западной части Индийского океана, на юге Аравийского полуострова и в районе Аденского залива, в Магрибе, Восточной Анатолии и Центральной Европе.
Собственно, первое военное столкновение 1568–1570 гг. двух держав из-за Астрахани обуславливалось не агрессивными замыслами султана против царя, а его противостоянием с Сефевидами, в рамках которого Астрахань имела важное стратегическое значение, о чем речь шла в статье «Эсхатология и геополитика: в преддверии первой русско-турецкой войны».
Что касается вспыхнувшей в 1672-м, во многом вследствие интриг гетмана П. Д. Дорошенко, русско-османской войны, она как раз связана с растущими имперскими амбициями России и распространением ее геополитических интересов за пределы метрополии, равно как и демонстрацией мощи Вооруженных сил. То есть Чигиринскими походами опровергается приведенный выше тезис: если бы не Петр I…
Россия после Смуты, или верное решение
Истина в том, что Москва с военными реформами по западноевропейскому образцу как раз не тянула, вступив, еще раз подчеркну, на их путь практически сразу после преодоления Смуты – ссылку и на свою статью, и на научные работы плеяды блестящих военных историков, соответствующей проблематике посвященные, я дал в материале «Алексей Михайлович или на пути к большой европейской игре».
И этим первые Романовы на троне отличаются от османов и поляков: военные преобразования и Селима III, оставшиеся в истории под названием «Низам-и Джедид», и Станислава Августа Понятовского произошли почти одновременно и с явным запозданием.
Вот если бы Москва затянула с процессом модернизации практически сразу после воцарения Михаила Федоровича, то, да, стратегически важные рубежи Российского царства могли действительно оказаться уязвимы перед внешними вызовами:
Столкновения России с агрессивными западными соседями, которые произошли на исходе Ливонской войны и повторились в эпоху Смуты, стали новым жизненно значимым вызовом для всей государственной системы. Выявились недостатки военной организации, которые в ближайшем будущем могли привести к новым поражениям. Таким образом, можно рассматривать все проблемы развития русского военного дела в семнадцатом столетии как ответ на те вызовы, с которыми столкнулась страна в первую очередь на западном направлении. Гражданская война в России и последовавшая за ней военная интервенция (1604 – 1618 гг.) вызвали не только государственный кризис, но и кризис военного устройства.
— ведущий специалист по русской военной истории в XVII в. О.А. Курбатов.
Разумеется, независимости Россию не лишили бы, но под напором вполне реальной, пусть в ограниченных масштабах, агрессии со стороны шведов, польско-литовских шляхтичей, вряд ли бы вовремя не реформированные войска смогли удержать стратегически важные Новгород, Псков и, возможно, Вязьму.
А расшатанная их хоть и локальными ударами Россия, скорее всего, с трудом выдерживала бы вторжения орд крымского хана, наносивших и экономике, и демографическому потенциалу царства существенный ущерб.
Соответственно, сама логика истории требовала от Романовых модернизации и страны, и армии как ее составляющего элемента. И заслуга новой династии именно в оперативном отклике на вызовы, чем Михаил Федорович и его сын отличались в лучшую сторону от упомянутых соседей.
Впрочем, и точнее, и справедливее было бы сказать, что внутренние обстоятельства благоприятствовали первым Романовым в деле проведения военных реформ: их власть носила строго централизованный характер, а служилое сословие еще не стремилось играть политической роли и превращаться в привилегированное, с эпохи дворцовых переворотов – по сути правящее. Чего не скажешь об оппоненте Михаила Федоровича Владиславе IV, пытавшемся и армию реформировать, и власть укрепить, однако шляхта манкировала все его в этом плане начинания.
Ну а чем заканчивались до 1826 г. попытки отдельных султанов урезонить произвол становившихся всё более, в качестве военной силы, архаичных янычар, хорошо известно. Вообще реформы в Османской империи – отдельная тема. Замечу: в отличие от России, модернизации не то что армии, но и страны в целом по западноевропейскому образцу препятствовало исламское духовенство – термин, разумеется, условный, ибо духовенства в христианском понимании этого слова мусульманство не знает.
В целом же стагнация исламского мира в позднее Средневековье не миновала Блистательную Порту и нашла отражение во всех сферах ее жизни, включая военную. К слову, первая напечатанная турецкая книга увидела свет только в 1729 г. Да и то не без труда.
Картина Мартина Хуана «В гареме». На мой взгляд, полотно отражает расслабленность исламского мира, оказавшегося, в отличие от России, неготовым к встрече новых, исходивших от стремительно менявшейся Европы, вызовов
Причины стагнации носят в науке дискуссионный характер. Например, востоковед, к сожалению, недавно ушедший от нас, М. С. Мейер, назвал одну из них:
Невнимание лидеров мусульманского мира к тому, что происходит за его пределами, помешало им понять сущность перемен, происходивших в Старом свете на протяжении XVI–XVII веков. Важнейшим их результатом следует считать начавшийся процесс формирования мировой экономической системы. Западной Европе была отведена роль центра нового мирохозяйственного организма, а прочие страны, и прежде всего страны Востока, становились его периферийными элементами.
В России как раз происходившие на просторах Старого Света перемены вызывали пристальное внимание. Да и не довлел, в отличие от турок, над первыми Романовыми блеск былой военной славы – у них ее просто не было, – затуманивавший перспективу султанам и мешавший им адекватно оценивать менявшиеся военно-экономические реалии XVII столетия.
И не напрасно я показал выше географию геополитических интересов Порты, приведших к истощению ее сил и ресурсов, перенапряжению государственного механизма и переоценке стратегической значимости ряда побед.
Всё это — пока Россия залечивала нанесенные ей Смутой раны и в относительно спокойной обстановке реформировала армию. Мне, кроме того, не приходилось встречать убедительных доводов, согласно которым военные реформы в эпоху Бунташного века оказались бы свернуты. Вопрос в темпах и нюансах военного строительства, но то, что оно велось бы и далее по западному образцу — вне сомнений. Другого образца просто не было.
Перспектива, которая исключалась
Перспектива выбора изоляционистского японского пути? Исключалась. При Алексее Михайловиче сформировалась элита, давно расставшаяся со свойственными веку минувшему представлениями – собственно, они-то изоляционистские настроения и порождали – о землях «чистых» и не «чистых», равно как и в прошлом остался провинциализм мышления, напротив – ему придавался имперский наднациональный мессианский характер, о чем, впрочем, выше уже было сказано.
В качестве примера приведу трех совершенно разных людей в элите: патриарх Никон, боярин Артамон Матвеев, князь Василий Голицын.
Артамон Матвеев
И дело не в этих трех личностях — можно сослаться и на другие примеры, — а в социокультурной среде, их породившей. И если очень обобщенно, то русская элита становилась, на уровне самовосприятия, частью Pax Romana, что расширяло ее горизонт мышления, пик которого был достигнут при Екатерине II, но — и это важно для нашей темы — начало ему положили первые два государя из династии Романовых.
Именно они отказались от провинциализма мышления. А отсюда один шаг до большой европейской игры, немыслимой без конкурентоспособных Вооруженных сил, которые, в свою очередь, невозможно было построить без перенесения на русскую почву передового западноевропейского опыта.
Соответственно, предполагать возврат к изоляционизму, да еще и, как при Грозном, обусловленному эсхатологическими ожиданиями, не приходилось, особенно после присоединения малороссийских земель и просветительской деятельности образованных выходцев из них – таких, как Дмитрий Ростовский, – поднимавших культурную планку общества на более высокий уровень и делавших его открытым Западу при сохранении собственной религиозной идентичности.
Нет, во второй половине XVII в. изоляционисты, конечно, в отечественной элите оставались, но их и без того незначительное влияние на принятие политических решений сошло на нет после смерти патриарха Иоакима – к слову, бывшего рейтарского поручика.
Патриарх Иоаким – последний столп изоляционизма
И как итог: благодаря грамотной и взвешенной политике Михаила Федоровича и Алексея Михайловича процесс модернизации и России, и ее Вооруженных сил по западноевропейскому образцу в XVII в. принял необратимый характер и в следующем столетии продолжился бы в любом случае – с Петром I или без него.
Да, ремарка по поводу иллюстрированного ряда: к сожалению, я не могу поставить великолепные работы современного художника-реконструктора Олега Федорова, являющегося правообладателем своих картин. Но призываю уважаемых читателей найти их в сети. Они – лучшее, что на сегодняшний день есть по реконструкции внешнего облика армии Алексея Михайловича. Никакого фэнтези, только стопроцентная реконструкция.
Использованная литература
Курбатов О.А. Проблемы развития военного дела в русском государстве XVII столетия
Каморная Ю.О. Завоеватели или мироустроители: проблема внешних войн в официальном историописании периода Цин // .
Абдырахманов Т.А., Сыйырбеков А.С. Причина заката исламского образования и науки
Информация