Нас разлучила и встретила война
Перед самым рассветом приснился Татьяне Фёдор. И сон какой-то странный: будто ещё молодыми рвут они с Фёдором вишни в саду (вроде бы в своём, но только очень большом и густом). Фёдор наклоняет тонкие вишнёвые ветки, усыпанные красными, как жар, ягодами, быстро обрывает их в горсть и то и дело набивает ими рот. Сок течёт по его и без того красным губам, по смуглому подбородку, а он, смеясь, говорит: «И когда я их наемся? Такие сладкие, что прямо из ведра сыпал бы себе в рот».
Проснулась Татьяна, а перед глазами стоит её Фёдор, ещё молодой, черночубый, не согнутый годами и ранами, с красными вишнями на широкой ладони, с каплями вишнёвого сока в уголках рта. Никогда при жизни он этих ягод не любил. Бывало, съест две-три вишенки, как переспеют и станут слаще, потому что ранние всегда кислили его больной желудок, а тут никак наесться не мог.
Тридцать два года прожили вместе, но, кажется, так и не открыл он ей своё сердце, не пустил в него. И мысли свои и слова невысказанные забрал с собой на тот свет: как-то молча они прожили эти судьбой назначенные годы. Должно быть, всё-таки назначенные, потому что не ей должен был принадлежать Фёдор.
В памяти Татьяны навсегда остался день, когда бегала она ещё голенастой девчонкой, провожали в соседнем дворе Бурлаков младшего сына Фёдора в армию. Были настежь распахнуты старенькие посеревшие ворота, колхозные жеребцы, с вплетёнными в гривы цветными ленточками, неспокойно долбили копытами разбухшую под октябрьскими дождями землю, а Фёдор с остриженной головой (была она белой против загоревшего лица) целовался, прощаясь с маленькой заплаканной матерью, с молчаливо-грустным отцом, с подвыпившими дядьками, тётками и товарищами своими.
А уже когда застоявшиеся жеребцы вынесли лёгонькую повозку на дорогу, прыгнула меж хлопцами на полудрабок ловкая с терновыми глазами девушка в красном цветастом платке. «И Катерина подалась на станцию», — сказала какая-то тётка, то ли осуждая, то ли хваля девушку.
С той поры и знала Татьяна, что осталась в селе ждать Фёдора из армии славная и весёлая Катерина Загирная. Прошла осень, прошла и вторая, на третью должен был приехать Фёдор, но никто не дождался той осенней встречи, тёмным летом упала на людские головы война, а там и немцы скоро пришли.
Раз или два видела Татьяна в ту лихую пору Катерину в старом сером платке, надвинутом на печальные, словно погасшие глаза. А на другое лето забрали её вместе с девчатами и хлопцами на каторжную работу в далёкую Германию. После Победы возвращались искалеченные пленники в родные края, и солдаты молодые, оставшиеся в живых, появились на селе, а Катерины всё не было.
Фёдор приехал (точнее, пешком пришёл со станции) тёплым сентябрьским вечером, и, как рассказывали потом, первым его вопросом при встрече с отцом-матерью было: «Катя в селе?»
А когда услышал, что нет её, вышел из хаты и долго плакал за кустами сирени.
В ту же весну неожиданно умерла от сердечной болезни мать Фёдора. Хозяйничали они всё лето вдвоем с отцом. А после жнивья, когда тихими ночами запахло с огородов и садов молодой терпковатой привялостью, вызвал Фёдор Татьяну из хаты, долго молча курил под высокой изгородью, потом, осторожно положив на её плечо руку, сказал: «Пойдёшь, Татьянка, за меня, старика, замуж?» И она, опустив глаза, кивнула. Так и осталась в памяти его сильная рука на её худеньком плече и его дрожащие губы, что-то шептавшие у самого уха.
Давно не видела Татьяна своей улицы и теперь замечала всё новое: кто уже хату с комнатами на чердаке достроил, кто — сараи длинные с летней кухней, а кто за городился высоким, доска в доску, забором. «Отгораживаются, замыкаются, — думала женщина, — словно не рады, что между людьми живут».
Вот и кладбище. Между старыми черешнями, низкорослыми вишнями и молодыми акациями проглядывают кресты, изредка обвязанные почерневшими за лето рушниками. Подошла к воротам, непривычно трижды перекрестилась, губы было зашевелились, но она так и не сказала ничего, потому что не знала ни одной молитвы, ни одного кладбищенского присловья. И, может, потому осторожно, будто без полного права, переступила границу между великогрешным белым светом и вечным покоем.
Подняла Татьяна голову и думку сразу оборвала, вдруг заметив, как по другой стороне кладбища между высокими оградами прошла какая- то женщина. «Словно бы Катерина Загирная. Вон и голову так же ровно несёт. Да разве рассмотришь её моими глазами, да ещё против солнца. Тоже, наверное, к кому- то приходила».
И снова припомнилось Татьяне давно минувшее.
Катерина вернулась в село через два года после войны. Совсем умолк с той поры Фёдор. Передавали женщины Татьяне, что видели её мужа говорившим с Катериной, а некоторые даже тот разговор слышали. Будто слёзно просил прощения Фёдор у первой любви своей, и будто сказала ему Катерина: «Не мучь себя, Фёдор, ты не виноват, это война разлучила нас. А на чужом горе сходиться нельзя. Люби свою дочку и жену, а я тебя любить буду. Потому что я, может, ради тебя и через смерть переступила».
Сказала ли такие слова Катерина или нет, но замуж так и не вышла — осталась одна. Когда Татьяна, наконец, дошла узкими проходами до могилы Фёдора, сразу и не узнала её — холмик обчищен, обложен зелёным дёрном, барвинок разросся посредине, а в головах буйно выгнался крупный куст любистка. Женщина даже растерялась: уж не спутала ли она место, уж не забыла ли, где похоронен её муж. Вернулась к проезду, отсчитала шесть могил, и седьмой (а это она хорошо помнила) снова выходила эта самая, присмотренная.
«Катерина! Соперница моя верная была тут! И как я сразу не догадалась, к кому она приходила. Видно, целое лето сюда наведывалась. Да и сейчас любисток политый — вода ещё не высохла. Катерина, голубка, не беги от меня, не ругай и не суди меня, зла не держи в сердце, ведь не я виновата, что не пришлось тебе быть вместе с Фёдором. И я была с ним в одной хате, а жили врозь. Не спит, бывало, ночью, вздыхает тяжело, а я и спросить про те вздохи боюсь. Чтоб не обидеть ненароком. Разве ж я слепая была или без сердца. А порой даже хотела, чтобы он чем-нибудь укорил меня, поссорился со мной, да и пошёл бы к тебе. Но он молчал, жалел, должно быть.
Только перед смертью сказал: «Прости меня, Татьянка, что жизнь тебе загубил». И прощаться, Катерина, нужно было тебе с ним, как хотелось. Разве я не видела, как мучилась ты, стоя в толпе над могилкой, как не смела подойти к гробу и поцеловать в последний раз того, кого целовала когда-то впервые. Видела, Катерина, видела. Всегда видела». Татьяна тихо плакала, держась за холодное железо чьей-то ограды, а перед глазами всё стоял молодой Фёдор с вишнями на ладони.
На снимке: вот такой была актриса Валентина Серова со свои первым мужем лётчиком Серовым
История вторая. Городская
21 июля 1941 года командир зенитно-артиллерийской батареи младший лейтенант Железняк приказал старшине Растатурову на машине срочно выехать на базу в районе Очаково, там получить снаряды для орудий, доставить их на позицию. Батарея располагалась на окраине деревни Давыдково. Уже месяц грохотала война, фашистские танковые колонны неистово рвались к Москве. Самолеты противника по ночам неоднократно пытались бомбить столицу, на летали группами и поодиночке, но воины ПВО их всегда встречали залпами. В такие минуты небо над Москвой рассекалось мощными лучами прожекторов, на крышах дежурили бойцы местной противовоздушной обороны, в воздух поднимались аэростаты.
На снимке: Самая знаменитая фронтовая пара — актриса Валентина Серова и поэт Константин Симонов
— Я знал о том, что на позиции находится почти полный боекомплект, — вспоминает ветеран, — зачем ещё снаряды? Но в армии лишних вопросов не задают, ответил: «Слушаюсь!» и вперёд.
К тому времени уже хорошо знал законы воинской службы. Павел Растатуров был призван в армию осенью 1939 года. Его направили в полковую школу в Немчиново, в которой готовили командиров расчетов зенитных артиллерийских орудий. За год он успешно освоил приемы боевого применения оружия, был направлен в 236-й зенитно-артиллерийский полк. Дивизионы и батареи располагались в Очакове, Давыдкове, Матвеевском.
Первое время младший сержант Растатуров возглавлял артиллерийский расчёт. Перед началом войны его назначили старшиной батареи, присвоили соответствующее звание. Он отвечал за порядок в подразделении, организовывал службу дневальных, своевременное пополнение боекомплекта, заботился о питании и обмундировании личного состава.
Вот и теперь на бортовой машине он ехал за снарядами.
— Возвращались, когда стемнело, — рассказывал Павел Филиппович, — вдруг небо осветилось прожекторами. Вскоре послышались выстрелы орудий. В небе то и дело возникали сполохи огня. В районе Тушино прогремели сильные взрывы, где-то в стороне появились языки огня. Мы прибавили скорость, ведь везли снаряды, не дай Бог, угодит бомба. В ту ночь противник пытался нанести по Москве массированный удар с воздуха. Самолёты с чёрными крестами летели волнами с различных направлений, на разных высотах. На дальних подступах их встречали наши летчики, но истребительной авиации в то время в Подмосковье было мало. Главным методом обороны воздушного пространства над столицей был заградительный огонь зенитно-артиллерийских орудий. Стрельба то прекращалась, то возникала с новой силой.
Старшина Растатуров своевременно доставил снаряды, батарея неоднократно открывала огонь по заданному квадрату. Более двухсот самолетов противника в ту ночь пытались прорваться к Москве. Они сбросили несколько фугасных бомб, «зажигалки». С ними успешно боролись москвичи, но возникли и пожары. Особенно сильно горел толевый завод на окраине города. 22 самолета противника в ту ночь удалось сбить, остальные вынуждены были развернуться назад, побросав бомбы, где попало.
За успешное отражение массированного налета противника на Москву 22 июля 1941 года сотни защитников столицы были награждены. Старшина Павел Растатуров получил медаль «За боевые заслуги».
Когда противника отбросили от Москвы, стало легче, но зенитно-артиллерийские части продолжали всю войну нести боевое дежурство.
В 1943 году старшине Растатурову командование полка поручило провести в Очакове занятия с работниками коммунального хозяйства по правилам противовоздушной обороны. Среди слушателей бравый старшина приметил красивую девушку. Она на концерте художественной самодеятельности очень трогательно читала стихи, в том числе «Жди меня». Сердце дрогнуло, но подойти и познакомиться Павел не осмелился. Он постоянно ее вспоминал, но не знал, кто она, где живет, учится или работает. Только через три месяца они случайно встретились, познакомились. С той поры Мария и Павел не теряли друг друга из виду. Она работала на химическом предприятии в Очакове, выпускавшем бутылки с зажигательной смесью, а при объявлении воздушной тревоги дежурила на крыше заводских зданий или своего дома.
Целый год они встречались, а 24 ноября 1944 года Павел Филиппович Растатуров и Мария Михайловна Васильева расписались, устроили скромную свадьбу.
— Паша мне понравился обстоятельностью, устремленностью, был очень внимательным, — вспоминала Мария Михайловна. — В сентябре командование разрешило ему поступить на вечернее отделение педагогического института, он с огромным желанием взялся за учебу. А годом раньше он вступил в партию, это как-то возвышало его в моих глазах. Правда, жить нам было негде. Мы снимали, как тогда называли, углы, летом спали в пристройках, подсобных помещениях. Я старалась побольше повесить занавесочек, заклеить и прикрыть стены, как могла создавала уют. Мы были молоды, любили друг друга. Приближался День Победы, чувствовали себя счастливыми. Через год и я поступила в тот же институт.
В 1947 году подошел срок увольнения из армии. Павел Растатуров, получивший диплом о высшем образовании, устроился работать в газету Кунцевского района Москвы. Обладая уже достаточным жизненным опытом, знаниями, он писал интересные статьи и очерки. Через несколько лет стал заведующим промышленным отделом, затем заместителем главного редактора. В 1951 году у молодоженов родились двойняшки — сын и дочь. Мария к тому времени работала учительницей в школе, преподавала русский язык и литературу. После многих лет мытарств по углам им выделили комнату 8 квадратных метров с отоплением.
— Мы прожили трудную, но интересную жизнь, — говорила Мария Михайловна. — Не гнались за богатством, деньгами, очень верили в будущее, много работали. Я очень рада, что наши дети выросли в советское время. Я, как и Паша, вступила в школе в коммунистическую партию, ее идеалы самые гуманные в мире. Без малого 50 лет трудилась учителем русского языка и литературы, из них более двадцати заместителем и директором школы.
— Трудились много, — говорил Растатуров, — но не всегда реально оценивали обстановку, порой больше думали о реакции вышестоящего начальства, чем о мнении и жизни народа. Цели были благородные, на практике же приходилось многое делать вопреки логике и здравому смыслу, много было бюрократизма. Ещё В.И. Ленин предупреждал: «Ничто нас не победит, кроме бюрократизма». Великий вождь оказался прав. После роспуска КПСС в новую партию, как Маша, я не вступил, хотя партийный билет храню вместе с боевыми наградами.
Информация