Холодное южноосетинское лето 1920-го
100-летняя годовщина геноцида 1918-1920 годов. С 12 июня и до конца того страшного месяца 1920-го года в Южной Осетии шли тяжёлые бои. Отступающие осетинские отряды отчаянно огрызались превосходящим их по численности войскам меньшевистской Грузии, но ситуацию изменить уже не могли. Единственной их задачей было как можно дольше задержать продвижение противника, отвоевав тем самым время для эвакуации мирных жителей. По сути, это был самый настоящий исход – целый народ в спешке снялся с мест и ушёл искать приюта на север. Немногие оставшиеся в родном краю столкнулись с разгулом насилия. Начиная с 12 июня практически все селения, захваченные грузинскими меньшевиками, были либо разграблены, либо преданы огню.
В первый же день нападения грузинских войск 12 июня сожгли селение Прис. 12-13 июня была практически полностью уничтожена Осетинская слободка, район Цхинвала, в котором проживали преимущественно осетины. 14 июня огню были преданы селения Кохат, Саболок, Кларс и другие. 20 июня запылало селение Тли, в котором когда-то проживали представители целых четырёх родов. Большая часть селений от Цхинвала до села Верхний Рук грузинские войска выжгли.
Особенных «успехов» в этой огненной вакханалии добился Валико Джугели, один из командиров карательных грузинских отрядов. Этот «народный гвардеец» и «генерал» от большого ума тщательно фиксировал свои действия в своеобразных дневниках, которые позже были изданы за границей под названием «Тяжёлый крест». Когда автор читал этот артефакт меньшевистской Грузии, то его не покидало чувство психологической нестабильности Джугели. Его болезненная тяга к огню сквозила из текста слишком явственно:
Джугели совершенно не стесняясь описывает артиллерийские обстрелы горных селений. Не робеет он и при описании разорения Дзау (упоминая его как Джава – на грузинский манер), указывая, что это «сердце Южной Осетии» и его «надо вырвать». При этом Валико оправдывает это борьбой за «демократию». Кажется, эта песня стара как мир.
Там, где дома осетин не были сожжены, их нещадно грабили, а то и вовсе реквизировали дом целиком. Показателен рассказ Марфы Матвеевны Джигкаевой 1913 года рождения из села Джер, записанный после известных событий её родственниками:
Бегство с родным мест, когда родной кров, возводимый в тяжёлых условиях гор и стоявший, быть может, на своём месте десятилетиями, а то и веками, объят огнём, само по себе трагедия. Но внезапность нападения, малочисленность способных обороняться бойцов, преследование «народной гвардией», отсутствие припасов и покрытые снегом горы превратили трагический исход в то, что сейчас бы назвали гуманитарной катастрофой, которая идёт рука об руку с геноцидом.
Боец одного из осетинских отрядов Виктор Гассиев вспоминал, как порой им приходилось в бессильной злобе наблюдать гибель соотечественников. Так, 13 июня при эвакуации одного из сёл две женщины, мать и дочка 18 лет, отстали от группы беженцев. Пропажу односельчанок группа обнаружила уже на горном перевале. Вскоре в долине у бурной реки увидели две фигуры несчастных женщин, за ними по пятам следовала грузинская «народная гвардия». Намерения «гвардейцев» секретом не были. Поэтому, чтобы спасти честь, мать и дочь бросились с крутого берега в мигом поглотивший их горный поток.
Не лучше обстояли дела и в самих многочисленных обозах. Холод, голод и невыносимо трудная дорога заставляли людей совершать немыслимые вещи. Вот как те дни вспоминал командир одного из отрядов Мате Санакоев (участник Первой мировой войны, кавалер Георгиевского креста, кавалер орденов святой Анны 2 и 3 степеней, святого Станислава 2 и 3 степеней, святого Владимира 4 степени):
На подходе к Главному Кавказскому хребту люди практически полностью выбились из сил, а впереди был заснеженный Мамисонский перевал, возвышающийся над уровнем моря на 2911 метров. В таких местах и дышать-то трудно, а люди шли с детьми, голодные и замёрзшие. Кого-то просто сдуло ледяным ветром, кто-то в оголодавшем головокружении сорвался в расщелины сам, а кому-то просто не хватило сил. Точное количество беженцев навсегда оставшихся в ледяном высокогорье неизвестно, быть может сотни, быть может — тысячи.
Те, кому повезло форсировать перевал и выйти к сёлам Северной Осетии, столкнулись с новыми трудностями. Всю Россию лихорадило революционными ветрами, а на Кавказе, где бы вы ни находились в то время, партийные конфликты отягощались конфликтами на национальной почве, столь характерными для региона. Таким образом, местные власти оказались полностью не готовы к приёму такого количества беженцев: не было провианта, не было медикаментов, не было сносного жилья, а истощённые переходом люди могли рассчитывать только на самую тяжёлую работу, буквально за еду. В итоге беженцы оказались рассеяны по нескольким селениям.
Из доклада Маркарова, члена комиссии по расследованию положения беженцев Южной Осетии в Осетинском облисполкоме города Владикавказа от 24 августа 1920 года:
Из телеграммы съезда Советов Владикавказского округа Владикавказскому облревкому, облзему, комитету по устройству беженцев от 24 июня 1920-го года:
Как и указано выше, подавляющее большинство населения Южной Осетии бежало из родного края на север. Но в республике ещё оставались те, кто либо просто не мог сняться с места, либо надеялся на бедность и удалённость собственного селения. К тому же в Южной Осетии и даже в её столице остались партизаны и подпольщики. Вскоре им предстояло разделиться на живых свидетелей и мёртвых жертв.
После взятия Цхинвала грузинские меньшевистские власти решили «навести порядок». Вскоре были взяты в плен или арестованы 13 этнических осетин, среди которых находился и 16-летний подросток. Всех их объявили повстанцами и бандитами и посадили в подвал. 20 июня в три часа ночи их вывели на улицу и повели на окраину города. Там в присутствии врача Вацлава Херша и грузинского священника Алексея Кванчахадзе их пытались заставить копать себе могилу. 13 осетин решительно отказались, несмотря на избиения. После этого Кванчахадзе предложил им покаяться в преступлениях, но был отправлен по тому же адресу, что и палачи. Наконец, почти под утро грузины приступили к экзекуции. После первого залпа осетин добивали одиночными выстрелами.
Когда после освобождения Южной Осетии по этому делу о расстреле без суда и следствия проводили дознание, многие допрошенные дополняли картину всё новыми деталями. Так, участник того расстрела Гогия Касрадзе во время одной из пьянок хвастал, что лично застрелил девятерых коммунаров и целовал дуло своего нагана. Другие свидетели же показали, что участвовавший в расстрелах священник Кванчахадзе, тот самый, который просил покаяться, частенько впадал в эйфорию и кричал: «Бей коммунистов и осетин».
Филипп Иесеевич Махарадзе, председатель Грузинского ревкома в 1921-м году, вспоминал события следующим образом:
Разгул насилия прекратился в 1921 году. В феврале 21-го года войска большевиков атаковали меньшевистские формирования непосредственно на территории Грузии. К концу месяца был взят Тифлис, а 5 марта от меньшевиков был освобождён Цхинвал в основном силами осетинских отрядов, сформированных в Северной Осетии. Вскоре после победы советской власти в Грузии была организована специальная комиссия по расследованию последствий военных действий в Южной Осетии.
По данным комиссии, в 1920 году в Южной Осетии «народной гвардией» было убито и погибло при отступлении и в горах 5 тыс. 279 человек. Было сожжено 1 тыс. 588 жилых и 2 тыс. 639 хозяйственных построек. Практический весь урожай 1920 года был уничтожен, что для сельскохозяйственного региона сродни смертному приговору. Погибло 32 тыс. 460 крупного и 78 тыс. 485 мелкого рогатого скота, т.е. фактически всё поголовье в республике. Однако эти цифры вызывают вопросы по степени достоверности. Во-первых, комиссия в большинстве своём состояла из этнических грузин. Во-вторых, подсчитать жертв, погибших на горных перевалах и в ущельях, было проблематично из-за технических и погодных условий. В-третьих, неизвестно, были ли учтены погибшие беженцы в Северной Осетии, которые, как известно, страдали от многочисленных болезней и находились в крайне тяжёлых условиях. На всё это только предстоит дать ответ.
Переход партизан через Мамисонский перевал. Картина Г.С. Котаева
Воистину выжженная земля
В первый же день нападения грузинских войск 12 июня сожгли селение Прис. 12-13 июня была практически полностью уничтожена Осетинская слободка, район Цхинвала, в котором проживали преимущественно осетины. 14 июня огню были преданы селения Кохат, Саболок, Кларс и другие. 20 июня запылало селение Тли, в котором когда-то проживали представители целых четырёх родов. Большая часть селений от Цхинвала до села Верхний Рук грузинские войска выжгли.
Особенных «успехов» в этой огненной вакханалии добился Валико Джугели, один из командиров карательных грузинских отрядов. Этот «народный гвардеец» и «генерал» от большого ума тщательно фиксировал свои действия в своеобразных дневниках, которые позже были изданы за границей под названием «Тяжёлый крест». Когда автор читал этот артефакт меньшевистской Грузии, то его не покидало чувство психологической нестабильности Джугели. Его болезненная тяга к огню сквозила из текста слишком явственно:
«Теперь ночь. И всюду видны огни!.. Это горят дома повстанцев… Но я уже привык и смотрю на это почти спокойно… Деревни здесь расположены на больших высотах и, очевидно, осетины вообразили, что они вне пределов нашей досягаемости! Но теперь всюду огни… Горят и горят! Зловещие огни… Какая-то страшная, жестокая, феерическая красота… И озираясь на эти ночные, яркие огни, один старый товарищ печально сказал мне: «Я начинаю понимать Нерона и великий пожар Рима». Горят огни. Бивуачные! Лагерь спит. Вокруг мёртвая тишина. Ночь ясная, тихая. Вдали – зарево пожара…»
"Генерал" Валико Джугели
Джугели совершенно не стесняясь описывает артиллерийские обстрелы горных селений. Не робеет он и при описании разорения Дзау (упоминая его как Джава – на грузинский манер), указывая, что это «сердце Южной Осетии» и его «надо вырвать». При этом Валико оправдывает это борьбой за «демократию». Кажется, эта песня стара как мир.
Там, где дома осетин не были сожжены, их нещадно грабили, а то и вовсе реквизировали дом целиком. Показателен рассказ Марфы Матвеевны Джигкаевой 1913 года рождения из села Джер, записанный после известных событий её родственниками:
«И отца избивали: где твои близкие, куда они девались. Отец говорит, не знаю, куда они девались, мои дети вот, находятся здесь. И наш дом при нас же стали разорять. И что сделали с нашим деревянным домом – грузины пришли и наш дом сняли, увезли и построили себе школу. И тогда мы пошли в лес, там поселились, а потом двинулись в Орджоникидзе. Везде и всюду мы хлеб просили у людей, кусочки хлеба, и этим жили».
Страшный исход
Бегство с родным мест, когда родной кров, возводимый в тяжёлых условиях гор и стоявший, быть может, на своём месте десятилетиями, а то и веками, объят огнём, само по себе трагедия. Но внезапность нападения, малочисленность способных обороняться бойцов, преследование «народной гвардией», отсутствие припасов и покрытые снегом горы превратили трагический исход в то, что сейчас бы назвали гуманитарной катастрофой, которая идёт рука об руку с геноцидом.
Переход партизан через Мамисонский перевал под руководством Гаглоева. Картина Г.С. Котаева
Боец одного из осетинских отрядов Виктор Гассиев вспоминал, как порой им приходилось в бессильной злобе наблюдать гибель соотечественников. Так, 13 июня при эвакуации одного из сёл две женщины, мать и дочка 18 лет, отстали от группы беженцев. Пропажу односельчанок группа обнаружила уже на горном перевале. Вскоре в долине у бурной реки увидели две фигуры несчастных женщин, за ними по пятам следовала грузинская «народная гвардия». Намерения «гвардейцев» секретом не были. Поэтому, чтобы спасти честь, мать и дочь бросились с крутого берега в мигом поглотивший их горный поток.
Не лучше обстояли дела и в самих многочисленных обозах. Холод, голод и невыносимо трудная дорога заставляли людей совершать немыслимые вещи. Вот как те дни вспоминал командир одного из отрядов Мате Санакоев (участник Первой мировой войны, кавалер Георгиевского креста, кавалер орденов святой Анны 2 и 3 степеней, святого Станислава 2 и 3 степеней, святого Владимира 4 степени):
«Наше положение становилось все хуже. Хлеба давно уже никто не ел… Людей было так много, что они не вмещались в ущельях. Это было что-то невообразимое. Уходили старики, женщины с детьми… В эти тяжелые дни бывали случаи, когда измученные женщины бросали своих грудных детей в бурные, вздувшиеся от дождей горные реки, а вслед бросались и сами, предпочитая смерть позору – попасть в руки меньшевиков и сделаться предметом их гнуснейших издевательств».
На подходе к Главному Кавказскому хребту люди практически полностью выбились из сил, а впереди был заснеженный Мамисонский перевал, возвышающийся над уровнем моря на 2911 метров. В таких местах и дышать-то трудно, а люди шли с детьми, голодные и замёрзшие. Кого-то просто сдуло ледяным ветром, кто-то в оголодавшем головокружении сорвался в расщелины сам, а кому-то просто не хватило сил. Точное количество беженцев навсегда оставшихся в ледяном высокогорье неизвестно, быть может сотни, быть может — тысячи.
Те, кому повезло форсировать перевал и выйти к сёлам Северной Осетии, столкнулись с новыми трудностями. Всю Россию лихорадило революционными ветрами, а на Кавказе, где бы вы ни находились в то время, партийные конфликты отягощались конфликтами на национальной почве, столь характерными для региона. Таким образом, местные власти оказались полностью не готовы к приёму такого количества беженцев: не было провианта, не было медикаментов, не было сносного жилья, а истощённые переходом люди могли рассчитывать только на самую тяжёлую работу, буквально за еду. В итоге беженцы оказались рассеяны по нескольким селениям.
Из доклада Маркарова, члена комиссии по расследованию положения беженцев Южной Осетии в Осетинском облисполкоме города Владикавказа от 24 августа 1920 года:
«Положение беженцев Южной Осетии весьма ужасное. Холера, тиф, голод настолько истощили их, что каждый из них выглядывает с животным страхом, в самом Алагире и Салугардане расположены или на дворе или в полуразрушенных домах… Совместно с доктором Евкловым мы застали страшную картину, превосходящую наихудшую картину. Беженцы по 12-15 человек валяются прямо на земле. У каждого по 4-5 больных тифозных с высокой температурой, прикрытых лохмотьями…»
Из телеграммы съезда Советов Владикавказского округа Владикавказскому облревкому, облзему, комитету по устройству беженцев от 24 июня 1920-го года:
«Революционные повстанцы из Южной Осетии находятся в весьма тяжёлом положении. Возвращаться им обратно на родину невозможно, т.к. правительство Жордания до сих пор продолжает сжигать сёла южан, преследует и изгоняет мирных жителей, поселить же их на свободных землях Северного Кавказа в ближайшем времени технически невозможно».
Смерть тех, кто не сбежал
Как и указано выше, подавляющее большинство населения Южной Осетии бежало из родного края на север. Но в республике ещё оставались те, кто либо просто не мог сняться с места, либо надеялся на бедность и удалённость собственного селения. К тому же в Южной Осетии и даже в её столице остались партизаны и подпольщики. Вскоре им предстояло разделиться на живых свидетелей и мёртвых жертв.
Расстрел тринадцати коммунаров грузинскими меньшевиками
После взятия Цхинвала грузинские меньшевистские власти решили «навести порядок». Вскоре были взяты в плен или арестованы 13 этнических осетин, среди которых находился и 16-летний подросток. Всех их объявили повстанцами и бандитами и посадили в подвал. 20 июня в три часа ночи их вывели на улицу и повели на окраину города. Там в присутствии врача Вацлава Херша и грузинского священника Алексея Кванчахадзе их пытались заставить копать себе могилу. 13 осетин решительно отказались, несмотря на избиения. После этого Кванчахадзе предложил им покаяться в преступлениях, но был отправлен по тому же адресу, что и палачи. Наконец, почти под утро грузины приступили к экзекуции. После первого залпа осетин добивали одиночными выстрелами.
Когда после освобождения Южной Осетии по этому делу о расстреле без суда и следствия проводили дознание, многие допрошенные дополняли картину всё новыми деталями. Так, участник того расстрела Гогия Касрадзе во время одной из пьянок хвастал, что лично застрелил девятерых коммунаров и целовал дуло своего нагана. Другие свидетели же показали, что участвовавший в расстрелах священник Кванчахадзе, тот самый, который просил покаяться, частенько впадал в эйфорию и кричал: «Бей коммунистов и осетин».
Памятник тринадцати коммунарам в Цхинвале
Филипп Иесеевич Махарадзе, председатель Грузинского ревкома в 1921-м году, вспоминал события следующим образом:
«Озверевшие народогвардейцы по директивам правительства Н. Жордания и Н. Рамишвили творили такие ужасы, каких история знает очень мало… Грузинские меньшевики поставили себе целью совершенное уничтожение Юго-Осетии и цель эту почти достигли. Дальше этого идти было невозможно. Осетия была разрушена и сровнена с землёй».
Разгул насилия прекратился в 1921 году. В феврале 21-го года войска большевиков атаковали меньшевистские формирования непосредственно на территории Грузии. К концу месяца был взят Тифлис, а 5 марта от меньшевиков был освобождён Цхинвал в основном силами осетинских отрядов, сформированных в Северной Осетии. Вскоре после победы советской власти в Грузии была организована специальная комиссия по расследованию последствий военных действий в Южной Осетии.
Отряд осетинских партизан под руководством Мате Санакоева (фигура в самом центре)
По данным комиссии, в 1920 году в Южной Осетии «народной гвардией» было убито и погибло при отступлении и в горах 5 тыс. 279 человек. Было сожжено 1 тыс. 588 жилых и 2 тыс. 639 хозяйственных построек. Практический весь урожай 1920 года был уничтожен, что для сельскохозяйственного региона сродни смертному приговору. Погибло 32 тыс. 460 крупного и 78 тыс. 485 мелкого рогатого скота, т.е. фактически всё поголовье в республике. Однако эти цифры вызывают вопросы по степени достоверности. Во-первых, комиссия в большинстве своём состояла из этнических грузин. Во-вторых, подсчитать жертв, погибших на горных перевалах и в ущельях, было проблематично из-за технических и погодных условий. В-третьих, неизвестно, были ли учтены погибшие беженцы в Северной Осетии, которые, как известно, страдали от многочисленных болезней и находились в крайне тяжёлых условиях. На всё это только предстоит дать ответ.
Информация