1916 год. Польша накануне независимости
Каково же отношение Германии к осуществлению этой заветной мечты всего польского народа? Как только ей и Австро-Венгрии удалось вступить в пределы Царства Польского, они тотчас поспешили поделить между собой и эту, доселе сплочённую, часть польских земель, а чтобы несколько сгладить впечатление от этого нового посягательства на главный предмет всех польских чаяний, они сочли уместным удовлетворить некоторые из побочных желаний польского населения. К числу таких мероприятий относится и открытие упомянутого университета, но нельзя забывать, что в объём провозглашённой здесь, с этой самой трибуны, по высочайшему повелению, главой правительства автономии Польши естественно входит и национальная польская школа всех степеней, не исключая высшей; поэтому едва ли можно ожидать, что из-за предложенной ему немцами чечевичной похлёбки польский народ откажется от своих лучших заветов, закроет глаза на подготавливаемое новое порабощение Германией и забудет своих братьев в Познани, где под властью гакатистов, в угоду немецкой колонизации, упорно вытравливается всё польское» (1).
Как только речь Сазонова появилась в союзной прессе, Извольский поспешил сообщить в Петербург о вполне корректной реакции французских газет на выступление министра иностранных дел в Думе, но не мог не отметить, что ряд радикальных изданий всё же поддались влиянию наиболее активной части польских эмигрантов. Обещание «автономии» они сочли недостаточным, требуя уже «независимости» Польши. Русский посланник, отдавая должное усилиям французского МИДа «стеснить» обсуждение данного вопроса, признал, что в течение последних недель «пропаганда в пользу идеи «независимой Польши» не только не ослабела, но заметно усилилась» (2).
Посол сообщал, что цензурные запреты по этому поводу легко обходятся, среди прочего – с использованием швейцарских газет, и предупреждал, что Россия ко времени окончания войны может столкнуться с «сильным движением французского общественного мнения, способным вызвать весьма серьёзные недоразумения между нами и нашей союзницей». Посол напомнил предысторию вопроса, и признание его в начале войны с французской стороны вопросом чисто внутренним – русским, что, по мнению Извольского, было связано с энтузиазмом среди поляков по поводу воззвания верховного главнокомандующего.
Однако затем ситуация изменилась кардинально – Германия и Австро-Венгрия, как был вынужден признать опытный дипломат, не просто оккупировали Польшу, но и заняли в польском вопросе заведомо более выгодное положение, вынуждая русских идти дальше простой автономии. К тому же вполне реальная перспектива военного призыва на территории бывшего Царства Польского сама собой придала польскому вопросу международный характер.
Далее Извольский информировал МИД о беседах с представителями партии реалистов, которые, признавая по-прежнему необходимым сохранить династическую, экономическую и военную связь Польши с Россией, стремились уже не только к национальному единству родины, но к «национальной независимости». Ссылаясь на записку Р.Дмовского, посол в Париже отмечал, что реалисты не сомневаются в том, что пришло время воздействовать на Россию через её союзников, хотя даже «отдельное» польское государство они представляют себе с монархом из русского царствующего дома, связанным с Россией таможенным союзом, но с отдельным войском, которое в случае войны поступает в распоряжение русского главнокомандующего.
Дипломат предупредил МИД о том, что в парижских правительственных кругах «начинают сильно беспокоиться по поводу известий о намерениях Германии объявить независимость Польши с целью провести в занятых польских местностях набор рекрутов». Извольский выразил убеждённость, что российская дипломатия должно «заранее озаботиться о том, чтобы здешнее общественное мнение не пошло по ложному пути; иначе, в решительную минуту, мы легко можем оказаться в настоящем, столь важном, вопросе, в опасном разладе с нашей главной союзницей» (4).
Тем не менее, от взаимодействия с теми же союзниками в любой форме, даже вполне лояльные в польском вопросе Извольский и Сазонов продолжают уходить. Показательна реакция российской дипломатии на предложение французов провести в ответ на немецкие приготовления некую демонстрацию единства союзников в стремлении разрешить проблему польской автономии. Обращает на себя внимание даже тональность, в которой об этом сообщает в Петербург Извольский:
Премьер-министр Франции Аристид Бриан
Впрочем, сам же посол поспешил успокоить МИД, приведя полученную им от Камбона телеграмму французского премьера в адрес посла в Петербурге Мориса Палеолога, где Аристид Бриан сразу исключал упоминание о коллективной демонстрации союзников:
Спустя некоторое время давление оккупационного режима на польских землях было всё же несколько ослаблено, и не без причины. Начались длительные секретные австро-германские переговоры по польскому вопросу, о которых довольно быстро стало известно русским дипломатам. Первые сообщения такого рода поступили, как и можно было ожидать, из Швейцарии, где многочисленные польские эмигранты, при всей пестроте их политических взглядов, не прекращали активных контактов и между собой, и с представителями обеих воюющих группировок. Приведём выдержку из отнюдь не первой, но чрезвычайно показательной телеграммы №7 посланника в Берне Бахерахта (очевидно – В.Р.) товарищу министра иностранных дел Нератову 18/5 января 1916 г:
Не прошло и двух недель, как Бахерахт телеграфировал (от 31 января/13 февраля 1916 г) Сазонову о том, что его посетили куда более авторитетные польские представители – Роман Дмовский и князь Константин Броэль-Пляттер. После серии встреч с германскими и австрийскими поляками они лишь подтвердили правоту Пильца – Центральные державы ради нового военного набора готовы предоставить Царству широкую автономию или «полусамостоятельность». Более того, «вообще оттолкнуть поляков от нас».
Сославшись на признания Дмовского, Извольский писал:
Упоминавшийся уже выше репортёр Сватковский весьма своевременно сообщил в российский МИД, что в Царстве Польском было проведено анкетирование, которое показало, что всё население обеих частей Царства решительно на стороне России. На основании опроса австрийское и германское правительства отказались от военного набора. Но, как выяснилось позднее – не навсегда.
Польские общественные деятели, вернувшись из Европы «весьма вдохновлёнными», расширили свою агитационную работу – в сферу их действий попал французский посол в Петербурге Морис Палеолог.
Морис Палеолог, французский посол в Петербурге
Дипломат, который при других условиях вполне мог стать ключевой фигурой в разрешении польской проблемы, Палеолог уже 12 апреля 1916 г. пригласил польских эмиссаров на завтрак. В том, что французы лояльны к автономии Польши, убеждать не приходилось – Палеолог лишь заверил их в том, что Николай II «по-прежнему либерально настроен по отношению к Польше». Владислав Велёпольский в ответ на эти заверения Палеолога заметил:
— Я совершенно спокоен относительно намерений императора и Сазонова. Но Сазонов может не сегодня завтра исчезнуть с политической арены. И в таком случае, чем мы гарантированы против слабости императора?
Упомянутый выше князь Константин Броэль-Пляттер, в то же время считал, «что Сазонов должен взять в свои руки решение польского вопроса и сделать его международным. Французский посол решительно восстал против этой мысли. По его словам, «предложение сделать польский вопрос международным вызвало бы взрыв негодования в русских националистических кругах и свело бы на нет симпатии, завоёванные нами в других слоях русского общества. Сазонов также резко противился бы этому. А банда Штюрмера подняла бы крик против западной демократической державы, пользующейся союзом с Россией для вмешательства в её внутренние дела».
Морис Палеолог напомнил польским представителям, как французское правительство относится к Польше, но дал им понять, что «его содействие будет тем действительнее, чем оно будет меньше заметным, чем меньше оно будет носить официальный характер». Посол при этом напомнил, что «рассматриваемые даже как только как частные мнения их неоднократные заявления (ни один из них, даже Штюрмер, не решался возражать при мне против намерений императора по отношению к Польше) создают нечто вроде нравственного обязательства, которое даёт возможность французскому правительству при окончательном решении выступить с исключительной авторитетностью» (9).
О том, что речь идёт о перспективе воссоздания «Польского королевства» делались преднамеренные регулярные утечки в прессу, причём по обе стороны фронта. Но сразу после оккупации «Царства», то есть задолго до начала 1916 г., а фактически ещё и до войны, русская пресса и без помощи извне очень внимательно отслеживала "польскую тему" — в германских и австрийских газетах. Просто после австро-германского вторжения к ним добавились те издания, которые в годы войны продолжали выходить на оккупированных польских территориях. Так, 21 октября (3 ноября) "Русские ведомости" со ссылкой на "Leipziger Neueste Nachrichten" (от 1 ноября) сообщили, что поездка канцлера в главную квартиру была непосредственно связана с окончательным решением польского вопроса.
23 октября сообщалось уже о продолжительных заседаниях польского коло в Вене 17 и 18 октября, а также о том, что генерал Безелер принял польскую делегацию во главе с князем Радзивиллом. Затем эта же делегация посетила Берлин и Вену.
Генерал Безелер (в верхнем ряду — третий справа) среди представителей германской военной элиты. Перед столом — кайзер Вильгельм II
Тогда же стало известно, что 17 октября на приёме у австрийского министра иностранных дел Буриана присутствовали ректор Варшавского университета Брудзинский, городской голова (очевидно – бургомистр) Хмелевский, представитель еврейского общества Лихтштейн, а также бывший член российской Государственной Думы Лемницкий. С ними не советовались, а фактически поставили перед фактом уже принятого решения о провозглашении "Королевства".
Тем временем русское самодержавие упорно рассматривало «польский вопрос» как сугубо внутренний и не спешило воплощать в жизнь то, что провозгласило великокняжеское «Воззвание». Это видно хотя бы из приведённых слов генерала Брусилова, как и из других многочисленных источников. Однако именно «Воззвание» послужило отправной точкой дальнейшего чиновного творчества, направленного к обелению весьма неуклюжих усилий царской бюрократии по разрешению польской проблемы. Но в продолжение всей войны пусть небольшая, но всегда решающая часть той самой бюрократии сводит на нет, все, даже робкие попытки реализации благородных идей «Воззвания».
В конце концов, где-то ко времени образования «Королевства», даже неизменно лояльным эндекам стало ясно, что царское правительство не только не приступало к реализации обещанного самоуправления, но и не приняло никаких мер к уничтожению застарелых правовых ограничений польского народа. Великодержавники по-прежнему не считали польских националистов равноправными партнёрами.
И все же был ли шанс использовать «Воззвание», за идеи которого многие русские солдаты и офицеры чистосердечно проливали свою кровь, для действительного примирения поляков и русских? Был, но те, кто мог его реализовать, этого явно не хотели.
Примечания
1. Международные отношения в эпоху империализма . Документы из архивов царского и временного правительств 1878-1917 гг. М.1938 (МОЭИ), серия III, том X, стр.398.
2. МОЭИ, серия III, том X, стр.398-401.
3. Там же.
4. Там же.
5. МОЭИ, серия III, том X, стр.411-412.
6. Там же, стр.412-413.
7. МОЭИ, серия III, том X , стр.23.
8. МОЭИ, серия III, том X, стр.198-199.
9. М. Палеолог, Царская Россия накануне Революции. М.1991, стр.291.
Информация