1914-й. Польские легионы
Цени прискорбное знанье, дитя Европы,
получившее по завещанию готические соборы...
труды Декарта, Спинозу и громкое слово «честь».
Чеслав Милош, «Дитя Европы»
получившее по завещанию готические соборы...
труды Декарта, Спинозу и громкое слово «честь».
Чеслав Милош, «Дитя Европы»
С началом мировой войны в среде высокопоставленных поляков всерьёз обсуждалась идея формирования некоего польского ополчения, особенно популярна она была у эмигрантов. Впрочем, русское командование на это поначалу никак не отреагировало, и энтузиазм быстро сошёл на нет. Вот как писал об этом уже 26 (13 ст. ст.) сентября 1914 г. директор дипломатической канцелярии при ставке Кудашев министру иностранных дел: «О поляках и их предложениях устроить ополчения за последнее время не слышно. Поступило ещё одно такое же предложение от малоизвестного лица, но было признано неприемлемым, так как в письме этого лица говорилось об организации чисто польского войска, со знамёнами и пр. Что же касается польского вопроса в более широком смысле, то о нём даже не заговаривают, — слишком уж он далёк и слишком ещё много чисто военных задач нас отделяют от того времени, когда он подлежать будет разрешению» (1).
Как видим, большинство из власть предержащих смотрело на польскую проблему по принципу «всё впереди». Фактически в начале войны одобрение российских властей получила лишь инициатива Витольда Остои-Горчиньского. В телеграмме от 18 октября 1914 года начальник штаба Верховного Главнокомандующего генерал Николай Янушкевич выразил согласие на формирование польских подразделений. Горчиньски начал действовать в Бресте и в Хелме и продолжил в Пулавах, где и возник самый известный из польских легионов — «Пулавский легион».
Пулавский легион почти не отличался от других полков русской армии
Похоже, действительно, с великокняжеским "Воззванием" Россия опередила всех. Но, очевидно, в первую очередь, всё-таки сработало желание высшей бюрократии и продвинутых либералов из числа "думцев" с началом войны хоть в этом направлении сделать что-то значительное. Тем не менее, многие отечественные историки и сегодня склонны расценивать «Польский манифест» прежде всего в качестве довольно агрессивной претензии на присоединение всех польских земель, пусть и в виде автономии.
При всей военной антигерманской истерии, охватившей в том числе и польские губернии, при всём воспевании славянского братства, тех, кто был готов насмерть биться против России, в Царстве тоже было немало. По польским источникам, которые считаются уже почти официальными, 3 августа в Варшаве без особой конспирации был сформирован «Жонд народовы», который объявил польским верховным главнокомандующим Юзефа Пилсудского.
«Жонд» выступил с антирусским воззванием к польскому народу, которое было распространено, однако в австрийском Кракове. Есть немало оснований полагать, что и это воззвание и сам «Жонд» — плод воображения или самодеятельности Пилсудского вместе с его ближайшими соратниками. Для придания же ему большего веса будущий глава государства не постеснялся «признаться» в том, что «Жонд» финансировали немцы, чтобы придать восстанию в Царстве национальный польский характер (2).
О выходе «Воззвания» Пилсудский объявил на заседании действительно реально существовавшей «Временной комиссии объединения независимых организаций». Комиссия была создана ещё в 1912 году для объединения стрелковых дружин и аккумулировала уже три сотни ячеек и организаций с несколькими тысячами членов (3). Под напором Пилсудского «Временная комиссия» с началом мировой войны объявила, что подчиняется руководству «Жонда». И только 5 августа 1915 года, войдя в Варшаву, немцы не обнаружили там никакого «Жонда».
Впрочем, Пилсудский создал, помимо «Жонда», некий народный комитет — Członkowie Komitetu Ludowego, с восточным отделением во Львове, которое просуществовало всего 10 дней – до взятия города 3-й армией генерала Рузского. Характерно, что комитет, обосновавшийся в Кракове, то есть – на территории Австро-Венгрии, контактировал напрямую с германским командованием, минуя австрийцев.
Возвращаясь в год 1914-й, отметим, что и никакого восстания на землях Царства Пилсудскому разжечь не удалось – поляки в своей массе были вполне лояльны к русской короне. Уже 13 августа австро-германское командование требует от командира легионов включить его боевые подразделения в состав австрийского ландштурма. Руководство польского коло в венском парламенте резко протестовало и потребовало реорганизовать стрелков в легионы по образцу наполеоновских. В итоге 27 августа «легионы» всё же были созданы, и 1-й полк легионеров возглавил сам Юзеф Пилсудский, не имевший ни военного образования, ни офицерского звания. Стоит ли удивляться, что в августе 1915 года легионерам даже не разрешили вступить в Варшаву.
Голова профессора Грабского
Если польское население Галиции, как впрочем, и все её жители, кроме немцев и австрийцев, было совершенно лояльно к русской армии, то это вовсе не означало, что она действительно вступала в Галицию в роли «освободительницы». Это был 1914-й, а не 1945-й и даже не 44-й год. Речь пока могла идти лишь о коррекции границ, а не о перекройке всей карты Европы. К тому же и те, кому принадлежало, пусть формально, право решать судьбу края, давно разделились – на русофилов и русофобов. Не этим ли всем в совокупности и объясняется первая неудача Пилсудского с его легионами?
Чтобы разобраться в настроениях «освобождённых галичан», обратимся к короткой переписке лидера польского национального комитета профессора Станислава Грабского, профессора Львовского университета, убеждённого русофила, с новым русским военным генерал-губернатором графом Бобринским и начальником штаба Верховного главнокомандующего Янушкевичем.
Грабский напомнил русским генералам об усилиях Вены в разжигании антирусских настроений среди поляков: «С наступлением напряжения в политических отношениях Австрии к России (аннексия Боснии и Герцеговины), венское правительство стало принимать усиленные меры к тому, чтобы в случае войны с Россией вызвать народное движение в Галиции, которое, переброшенное на территорию Царства Польского, повело бы к восстанию целого польского народа против России».
Отмечая, что до 1911 года такие меры не приносили успеха, Грабский признал случившийся затем отчётливый раскол в польском обществе, после чего и стало возможным формирование «легионов» и «стрелковых союзов». Профессор достаточно подробно разобрал непродолжительную историю внутренней борьбы среди самого разного рода польских национальных организаций в Галиции, считая позитивным её итогом, ни много, ни мало, фактическое предотвращение польского восстания в России.
С нынешних позиций очевидно надо признать, что Станислав Грабский пытался представить объективную реальность как некий результат усилий «лучших представителей польского общества», почему и не получил внятного ответа на свои предложения ни от Янушкевича, ни от Бобринского. Нельзя забывать не слишком известный факт, что и с началом Мировой войны на польских землях и в Германии, и в Австрии симпатии к русским сохранились – и немалые. В отношении Галиции об этом лучше всего свидетельствует генерал А.А. Брусилов, на тот момент – командующий 8-й армией русского Юго-западного фронта.
«Кстати должен сказать, что не только в Восточной Галиции, где большинство населения русины, к нам расположенные с давних пор, но и в Западной, где всё население чисто польское, не только крестьяне, но и католическое духовенство относились к нам хорошо и во многих случаях нам помогали всем, чем могли. Это объяснялось тем, что ранее того по моему распоряжению было широко распространено среди населения известное воззвание великого князя Николая Николаевича к полякам. Поляки надеялись, что при помощи русских опять воскреснет самостоятельная Польша, к которой будет присоединена и Западная Галиция. Я старательно поддерживал их в этой надежде. Волновало и досадовало поляков лишь то, что от центрального правительства России не было никаких подтверждений того, что обещания великого князя будут исполнены; поляков очень раздражало, что царь ни одним словом не подтвердил обещаний верховного главнокомандующего. У них сложилось мнение, что Николай II никогда своих обещаний не исполняет, а потому многие из них, в особенности духовенство, опасались, что, когда пройдёт необходимость привлекать их на свою сторону, русское правительство их надует, нисколько не церемонясь с обещаниями великого князя.
Во всяком случае, должен сказать, что за время моего пребывания в Западной Галиции мне с поляками было легко жить и они очень старательно, без отказов, выполняли все мои требования. Железные дороги, телеграфные и телефонные линии ни разу не разрушались, нападения даже на одиночных безоружных наших солдат ни разу не имели места. В свою очередь я старался всеми силами выказывать полякам любезность и думаю, что они нами были более довольны, чем австрийцами» (4).
Во всяком случае, должен сказать, что за время моего пребывания в Западной Галиции мне с поляками было легко жить и они очень старательно, без отказов, выполняли все мои требования. Железные дороги, телеграфные и телефонные линии ни разу не разрушались, нападения даже на одиночных безоружных наших солдат ни разу не имели места. В свою очередь я старался всеми силами выказывать полякам любезность и думаю, что они нами были более довольны, чем австрийцами» (4).
Великокняжеское воззвание вряд ли сделало переворот в умах большинства поляков. Большинство и без этого склонялось в сторону России, однако галицийским полякам пойти на прямое противостояние с Веной было всё же сложнее. Не случайно с объявлением войны все польские партии в Галиции без особого к тому принуждения со стороны властей выступили с верноподданными заявлениями, что выполнят свой долг по отношению к монарху, считая, что этого требует ни много, ни мало, «национальная честь» (5).
Однако жёсткие требования со стороны властей, которые с началом военных действий прямо побуждали поляков поднять восстание на русских землях, а также сам ход войны многое изменили в позиции польского общества. Сомневающиеся, во главе со Станиславом Грабским, явно склонялись к тому, чтобы встать на сторону России, тем более что только она предлагала объединение трёх частей Польши. Немаловажен и тот факт, что польские политические деятели довольно верно оценили перспективы австрийской экспансии на Балканах. Если Габсбурги и вправду создадут там для себя третий трон, поляки окончательно потеряют в этой империи все шансы на самостоятельность, и даже на автономию. Некоторые польские деятели не исключали и такого парадоксального варианта, как «размен» Галиции и Кракова, которые отойдут Романовым на ту же Сербию и полное господство Австро-Венгрии на Балканах.
Показательно, что именно Станислав Грабский, даже среди студентов получивший прозвище «светлая голова», выступил с инициативой создания в Галиции пророссийкого «Верховного национального комитета», который поставит крест на деятельности и «национального жонда», и «предварительной комиссии». Грабский остался во Львове после взятия его русскими и почти сразу предложил генерал-губернатору Галиции графу Г.А.Бобринскому созвать в январе 1915 г во Львове некое подобие съезда авторитетных польских политических деятелей.
В съезде должны были принять участие более 100 представителей уездов и городов Галиции. По проекту профессора Грабского, им вместе с представителями русской Польши предстояло обсудить начала административного и политического устройства освобождённых славянских земель и в перспективе – всей Польши. Обязательные в таких случаях предложения о праве польского населения на использование польского языка в административной деятельности, в учебных заведениях и церковных службах, на самостоятельное землеустройство сопровождались прямым требованием административной автономии (6).
Стоит ли объяснять, что такие «революционные» инициативы не нашли понимания ни у генерал-губернатора Галиции, ни у начальника штаба верховного главнокомандующего генерала Н.Н.Янушкевича, к которому Бобринский обратился за советом. Характерно, что Янушкевич напомнил Бобринскому, что ожидается вступление в должность варшавского генерал-губернатора П.Н.Енгалычева и его речь с разъяснениями по польскому вопросу. В таких условиях, по словам генерала, «созыв съезда представляется преждевременным», да и «надобность в обращениях русской власти к польскому населению исключается» (7).
Генерал Янушкевич обоснованно заметил, что если уж речь идёт об устройстве внутреннего управления Польши, съезд польских представителей может быть созван только в Варшаве. Но всё это – не в компетенции военных властей, и вообще – такие важные вопросы могут быть решены только после окончания войны. Победоносного, конечно. Впрочем, против созыва съезда, собственно галицийских деятелей ближайший соратник верховного главнокомандующего — автора воззвания не возражал. Именно такой подход к решению польских проблем, с нерешительностью и стремлением отложить всё на «после войны», и стал характерным для российских верхов, за редким исключением, вплоть до февраля 1917-го.
Не забыть Талергоф и Терезин
Вспомним, с начала войны национал-демократы, продолжая идти в фарватере царской политики воссоединения, пытались договориться с националистами Галиции – эндеция по-прежнему претендовала на политическое лидерство во всех трёх частях Польши. Но эти попытки даже после вступления русских войск в Галицию имели мало успеха. А неуклюжие меры вновь назначенной «временной» военной администрации по русификации края дали в среде, в общем-то, лояльного польского и еврейского населения скорее обратный эффект.
Ещё больше осложнила поиски компромисса упоминавшаяся уже поездка Николая II по «освобождённой» Галиции. Стремление русских столоначальников выслужиться перед государем вылилось в откровенный фарс с демонстрацией монархических чувств новых верноподданных и «массовым» переходом русин в православие. Многих поляков это лишь ещё больше оттолкнуло от России – и уже, кажется, навсегда.
Справедливость требует напомнить, что в итоге сильнее других пострадали те, кто имел смелость поверить в то, что русские пришли навсегда. После того, как русская армия оставила Галицию, репрессии в отношении русинов, по сути, считавших себя просто русскими, и вернувшихся в православие, были просто безжалостными. Не так давно увидевшую свет книгу, посвященную трагической судьбе «освобождённых» галичан (8), многие могут счесть одиозной, но обилие приведённых в ней документов говорит само за себя – с подачи немецкого союзника австрийцы ввели на собственной территории оккупационный режим куда более жёсткий, чем в той же русской Польше. А концентрационные лагеря Талергоф и Терезин, где содержались не только военнопленные, но и тысячи мирных обывателей, в том числе женщин и детей, стали прообразом будущих Дахау и Треблинки. Впрочем, там конвейер смерти нацисты довели до абсолюта и работал он уже совершенно индустриально.
Страшный прообраз Бухенвальда и Дахау был создан в Австро-Венгрии ещё в годы Первой мировой войны
И всё же, обращаясь к полякам, об экспансиях высшие круги России думали едва ли не в последнюю очередь. Такую парадоксальную оценку подтверждает хотя бы точка зрения известного противника войны с немцами графа С.Ю.Витте. Отставной премьер, вопреки устоявшемуся мнению, накануне мировой войны имел определённые шансы восстановить своё влияние, возглавляя ключевой комитет финансов, который регулировал кредитование военных заказов.
В своей критике правительственной политики он умел находить самые уязвимые места. Узнав о публикации великокняжеского «Воззвания», Витте в беседе с петербургским корреспондентом «Русского слова» А.Румановым, не стесняясь, назвал войну за освобождение поляков «абсурдом» (9), считая куда более актуальным «полное и окончательное уничтожение Польши». Судя по всему, не без соучастия в том Австрии и Германии. Но, вспомним, что, к счастью для поляков, отнюдь не Витте и его сторонники правили тогда бал в русской внешней политике.
Отсюда, кстати, напрашивается и совсем иная оценка целей великокняжеского воззвания. Как бы в ответ либеральным кругам власть по своей привычке постаралась кинуть кость им, а заодно и польским лидерам — самым организованным и самым упёртым среди всех «националов» необъятной империи. Кто бы мог в начале мировой войны думать, что чисто пропагандистское «Воззвание» не останется документом одноразового пользования? Нельзя забывать и то, что манифест от лица главнокомандующего к тому же позволил царю и его окружению ещё раз «красиво» подать себя демократическим союзникам.
Примечания
1. Международные отношения в эпоху империализма. Документы из архивов царского и временного правительств 1878-1917 гг. М.1935, серия III, том VI, часть 1, стр.319.
2. K.Skorowski, N.K.N, p.102-103.
3. Stanislaw Kutrzeba, Polska odrodzona 1914-1918, str.17.
4. А.Брусилов. Мои воспоминания, М.1946 г., стр.120-121.
5. Докладная записка С.Грабского генерал-губернатору Галиции гр. Бобринскому. Дело канцелярии Совета министров об устройстве Польского края, л.55.
6. Русско-польские отношения в период мировой войны. М-Л, 1926 г., стр.35-36.
7. Там же, стр.37.
8. Русская Галиция и «Мазепинство», М., Имперская традиция, 2005 г., О Талергофе и Терезине, стр.211-529.
9. Аркадий Руманов. Штрихи к портретам: Витте, Распутин и другие. Время и мы. New York, 1987. №95. Стр.219.
Информация