«Недаром помнит вся Россия». 25 августа 1812 года
День был воскресный, холодный, сырой, и костры что-то вяло разводились.
В 6 часов утра перестрелка возобновилась и продолжалась целый день, но, по мнению многих наблюдателей, она была незначительна.
— пишет Н. Н. Муравьев, квартирмейстерский офицер 1-й армии.
Самим же участникам этой перестрелки на левом фланге она показалась далеко не столь безобидной.
— сетует подпоручик 50-го егерского полка Н. И. Андреев.
Кое-где вдали и впереди слышна была пушечная пальба – то были картечные выстрелы, которыми отпугивали Наполеона и его лазутчиков, пытавшихся обозревать нашу позицию с более близкого расстояния. В целом же, и в донесениях русского командования, и в мемуарной литературе этот день отмечается как спокойный. Обе армии, русская и французская, посвятили его приготовлениям к сражению.
Детям благословение.
Верный друг Михайло Г[оленищев]-Кутузов.»
В словах Кутузова мы имеем точное отображение того, что происходило 25 августа в расположении французской армии – Наполеон усиленно укреплял свою позицию. Для чего это делалось? Ведь ни одно из укреплений, возводимых французами в течение 25-го числа, не сыграло, да и не могло сыграть никакой роли в сражении – они отстояли слишком далеко от поля битвы. Ответ мы находим у французского полковника Пеле, который пишет, что «значительные укрепления», возводимые французами на высотах западнее с. Бородино, должны были «[]iпривлечь внимание неприятеля и обеспечить опорный пункт и сообщение армии[/i]». И затем уточняет:
То есть укрепления эти имели двойное назначение, как оборонительное, так и, главным образом, демонстрационное, и должны были сбить русского главнокомандующего с толку, создавая у него впечатление угрозы правому флангу его позиции. Об этих укреплениях упоминает в своих «Записках» и Ермолов, не замечая, однако, их обманного назначения:
Другие французские укрепления имели такое же двойное назначение и сооружались против центра и левого фланга позиции русской армии; о них пишет Фёдор Глинка:
Укрепление линии не прерывалось. С нашей стороны оно приводилось к концу; а неприятель употребил также целый день для построения огромнейших батарей. С высоты колокольни, находившейся в селении перед центром позиции (церковь Рождества в с. Бородино. – В. Х.), можно было видеть в подзорную трубу все работы неприятеля и великое множество артиллерии, им приготовленной. К вечеру выставлено было на одном из главных редутов его, против центра находившихся, около ста орудий.»
Французский план Бородинского поля, снятый после сражения в сентябре 1812 года, ничего не сообщает об этих батареях. Зато мы хорошо различаем их на плане рекогносцировки укреплений Бородинского поля, снятом в 1902 г. военным топографом Ф. Богдановым, – самая большая из них располагалась южнее хутора Алексинки, а несколько меньшая – западнее д. Шевардино. Там же они показаны и на плане Толя, который приложен к составленному им официальному описанию Бородинской битвы. Кроме того, на плане рекогносцировки находим мы и другие два французских укрепления – Шевардинский редут, обращённый после отступления левого фланга русской армии к Семеновским высотам во французское укрепление, а юго-западнее него, на Доронинском кургане, – другой редут. Все вместе эти укрепления действительно представляли собой мощную фортификационную систему, вполне оправдывающую слова Кутузова по адресу Наполеона:
За этой завесой осторожности Наполеон и подготавливал свой план генерального сражения. Единственное, чего боялся Наполеон, – это спугнуть русскую армию с позиции, поэтому он и развязал утром 25-го числа перестрелку на левом фланге русской армии, провоцируя Кутузова на продолжение сражения.
Однако русский главнокомандующий не выказывал намерения атаковать, что устраивало Наполеона даже больше, так как позволяло ему дождаться своих «артиллерийских резервов и всех других немного отставших частей». Всё было кстати, пока русская армия оставалась на позиции.
* * *
С утра Кутузов выжидал атаки неприятеля. 5-й гвардейский корпус был приближен к боевой линии.
— пишет прапорщик гвардейской артиллерии А. С. Норов.
Атаки не последовало; дело ограничивалось перестрелкой на левом нашем фланге, и Кутузов предпринял объезд позиции. Подробности этой рекогносцировки нам неизвестны, однако довольно обстоятельно описан эпизод, происходивший на Центральном кургане, «на котором конечность правого фланга 2-й армии занимала только что начатое укрепление, вооруженное 12-ю батарейными и 6-ю легкими орудиями». Беннигсен, как пишет Ермолов, остановил здесь Кутузова, обратив его внимание на необходимость удержания этого места как «ключа всей позиции», которого потеря «может быть причиною гибельных последствий». Он предлагал укрепить Центральный курган редутом на 36 орудий, поместив туда 3 или более комплектов зарядов. Толь энергично возражал против этого, утверждая, что разумнее устроить здесь люнет на 18 батарейных орудий, и Кутузов, после некоторого раздумья, разрешил этот спор в пользу построения люнета. Различие, определявшее смысл этого решения, состояло в том, что редут давал возможность круговой обороны, тогда как люнет, рассчитанный на отражение фронтальных атак, определённо предусматривал возможность отступления.
Другим распоряжением Кутузова было изменение дислокации 6-го и 7-го корпусов, которое, по свидетельству квартирмейстера 6-го пехотного корпуса поручика И. П. Липранди,
Перед правым флангом 6-го корпуса, примыкавшим к Большой Смоленской дороге, Кутузов распорядился протянуть линию окопов, которые создавали дополнительное препятствие для продвижения неприятеля на этом участке позиции. Пеле по этому поводу замечает:
Липранди пишет, что к устройству люнета на Центральном кургане
Можно отметить, что качество всех укреплений центра и левого фланга русской позиции оценивается участниками Бородинского сражения, как с русской, так и с французской стороны, невысоко. Защитник флешей, унтер-офицер Тихонов, рассказывает:
О том же пишет и Ермолов:
Беннигсен видит на Бородинской позиции только «несколько худых полевых укреплений, возведенных наскоро». Как «наскоро набросанные», «наскоро сооруженные» характеризуют наши укрепления левого фланга и Евгений Вюртембергский, и Клаузевиц. Последний добавляет:
Ту же оценку наших укреплений даёт и 18-й бюллетень Наполеона:
Мемуаристы наполеоновской армии даже более категоричны:
В том же духе пишет и Пеле:
Но именно это «наскоро», при том что русская армия простояла при Бородине с 22 по 25 августа, может свидетельствовать о первоначальном отсутствии у Кутузова намерения сражаться при Бородине. Обращаем внимание: левый фланг нашей позиции стал укрепляться лишь вечером 23 августа и днём 24-го уже был атакован, а «ключ всей позиции», Центральный курган, – буквально накануне битвы, вечером 25 августа. Согласно же нормам, существовавшим в военно-инженерном искусстве того времени,
Понятно отсюда, что времени для возведения полноценных укреплений было достаточно только на правом фланге русской позиции. Это различие в качестве укреплений Бородинского поля установили и специалисты, обследовавшие их впоследствии:
Примечательно, что тот же 3-дневный срок устанавливался и для восстановления Багратионовых флешей при подготовке к 100-летнему юбилею сражения:
«Скороспелость» наших укреплений может быть также объяснена и недостатком шанцевого инструмента в армиях, о чём пишет Ермолов:
* * *
Завершив к полудню обозрение русской позиции, Наполеон вернулся в свою палатку. Здесь его уже ожидал приятный сюрприз – портрет сына, короля Рима, который доставил ему прибывший из Парижа префект дворца де Боссе. На картине, работы Жерара, был изображён прелестный малыш, играющий в бильбоке; причём палочкой ему служил скипетр, а мячом – земной шар. Прекрасная аллегория, казавшаяся особенно удачной здесь, на поле битвы. Камердинер Наполеона Констан пишет:
Вместе с де Боссе прибыл и курьер из Испании, который привёз известие о поражении Мармона при Арапилах. Это грозное предвестие издалёка не казалось сейчас Наполеону таким уж тревожным.
— сказал он Коленкуру. Действительно, много важнее было то, что происходило сейчас здесь, на затерянном в просторах России поле, на котором решалась судьба его кампании.
— вторит мыслям Наполеона Фэн, его секретарь.
Тут Наполеону сообщили о «необычайном движении», происходившем в русском лагере. Думая, что русские опять отходят, он торопливо вышел из палатки и, положив подзорную трубу на плечо гвардейца, стал всматриваться в то, что происходило на стороне русских. Нет, они не отступали – там происходило нечто другое: вся русская армия стояла под ружьем, и в молебном шествии духовенство в сопровождении нескольких взводов пехоты с киверами в руках проносило перед рядами войск икону, пред которой войска повергались на землю, осеняя себя крестом. Наполеон понял – это молебен.
Он уже не сомневался, что русские не уйдут, а будут сражаться.
Этот молебен русской армии отмечает собой кульминационный момент её подготовки к сражению; он как бы отделял её от суетности настоящего и ставил на порог вечности. Липранди рассказывает:
И, наверное, ничто не обнаруживает большего различия в духе и нравственном состоянии обеих армий накануне сражения, чем этот молебен, в котором это различие отразилось, как в зеркале.
Что ж, сделаем это.
И вот образчики этого «плодовитого воображения французов»:
Едва ли можно было более превратно истолковать молебен русской армии, но французские авторы словно стараются превзойти в этом друг друга. Сегюр, чьё перо получило, кажется, наибольшее признание у публики, пишет не обинуясь:
Следует уничтожающая филиппика по адресу русского войска:
Французы же, пишет Сегюр,
Но одного лишь напускного превосходства было, видимо, недостаточно, чтобы оправдать готовность «избранников европейской образованности» (выражение Пеле) сражаться и умирать на этом безымянном тогда ещё русском поле. И Рапп такое оправдание находит:
Вот оно что! Они, оказывается, пришли на Бородинское поле, чтобы оспорить у нас, у «татар», право «устанавливать законы для мира»! Можно ли было найти для русской армии более нелепое объяснение её присутствию при Бородине?! В действительности они попросту отказывали России в её праве на суверенное существование, что и объясняет, за что на самом деле сражалась русская армия на Бородинском поле!
— пишет Н. Н. Муравьев, участник Бородинского сражения.
Однако французские авторы испытывали, видимо, потребность в упрочении своей репутации. Пеле, не обинуясь, продолжает приводить всё новые аргументы в пользу превосходства и неминуемого успеха французской армии:
Пусть никому не покажется, что всё это пишется французскими авторами накануне Бородинского сражения. Вовсе нет! Всё это написано ими много позже – в 20-е и даже 30-е годы, когда все они, «наследники долгой славы», столь высокомерно и презрительно отзывающиеся о русской армии, уже были свидетелями того, как эта «армия древних скифов», «неискусная и малопонятливая», составленная из «племён диких и полуазиатских орд», не только не позволила им ничего «решить» при Бородине, но и сама решила, причём окончательно, вопрос существования «великой армии», изгнав в декабре 1812 года её жалкие остатки из России, вошла затем в Париж и положила конец владычеству Наполеона! Но ничто не вразумило «избранников европейской образованности»! Они так и остались при своём злосчастном и гибельном предубеждении в своём мнимом превосходстве!
Информация