«Недаром помнит вся Россия». Солнце Бородина

19 сентября 2023 2

По завершении молебна, уже «под вечер», Кутузов распорядился поставить 3-й пехотный корпус и Московское ополчение на Старой Смоленской дороге, у деревни Утица, продлив таким образом свой левый фланг. На кроки Бородинской позиции, приложенном к донесению Кутузова императору Александру, расположение этих войск показано как скрытное, но в действительности таковым оно не было или не оказалось. Генерал Беннигсен, располагавший здесь войска, как сам признаётся, поставил их «таким образом, чтобы неприятель мог их видеть и, опасаясь их нападения, не решился бы направить все свои силы против князя Багратиона». Это распоряжение Беннигсена трактуется в нашей историографии как «досадная ошибка», возникшая якобы «по недоразумению» или же вследствие самовольства Беннигсена, который, как пишет Д. П. Бутурлин, действовал якобы «без ведома главнокомандующего» и сорвал «прекрасный замысел» Кутузова. Однако эта точка зрения не согласуется с действительностью.

Прежде всего, как давно уже было отмечено исследователями, просто невозможно было расположить скрытно в кустарнике, покрывавшем местность в районе Старой Смоленской дороги, такую массу войск, какую представляли собой в совокупности 3-й пехотный корпус Тучкова и ополченский корпус Маркова.

«Устроить засаду на Старой Смолянке позади, т. е. восточнее деревни (Утицы. – В. Х.), было довольно трудно, т. к. здесь леса не было, а были лишь кусты не выше 1,5 аршин вышиною, южнее же деревни был большой лес»,

— пишет А. Геруа. О том же писал и Скугаревский:

«Довольно трудно располагать в засаде целый корпус: Понятовский все равно скоро открыл бы его и, заслонившись частью своих сил, например одною дивизией, остальные войска мог бы направить в обход русских войск, защищавших Семеновские флеши.»

Что расположение русских войск в районе Старой Смоленской дороги не могло представлять секрета для неприятеля, подтверждается и свидетельством Колачковского (5-й корпус Понятовского), который описывает рекогносцировку Наполеоном этой части позиции:

«6 сентября было употреблено на подробную рекогносцировку русской позиции. Император с королем неаполитанским и со всем штабом прибыл на бивак польского корпуса, разбитый на взятой накануне позиции, и, остановившись там на некоторое время, занимался обозрением неприятельской позиции. Старая Смоленская дорога через Ельню на Москву и деревня Утица видны были довольно отчетливо. Обозрев местность, Наполеон дал Понятовскому указание, заключавшееся в том, чтобы повернуть снова на Старую Смоленскую дорогу, оттеснить левое крыло (русских войск. – В. Х.) с позиции на возвышенности за Утицей и стараться выйти ему во фланг и тыл.»

Поэтому нет оснований сомневаться в разумности действий Беннигсена и ещё менее в том, что они были не санкционированы Кутузовым. Если бы Беннигсен действительно мог самовольно располагать войска на позиции, что мешало ему сделать это, вместо того чтобы убеждать в том Кутузова? Сам же Беннигсен так об этом пишет:

«По возвращении моем (со Старой Смоленской дороги. – В. Х.) к князю Кутузову я снова убеждал его изменить наш боевой порядок, уверяя его после сделанного осмотра неприятельских войск, что выдержать атаки Наполеона с главными его силами предстоит несомненно нашему левому крылу и что, напротив, наш правый фланг вовсе не будет подвержен нападению. Поэтому я предлагал упереть наш правый фланг в дер. Горки, а все остальные затем войска нашего правого фланга перевести на усиление нашего левого фланга. Но мои представления остались без последствий.»

Помимо всех этих соображений, в документах имеются и прямые указания на то, что размещение войск на Старой Смоленской дороге происходило именно по повелению Кутузова. Из рапорта Командующего Московской военной силой графа И. И. Маркова М. И. Кутузову от 1 сентября 1812 г.:

«Имею честь донести Вашей Светлости, что бывший при мне по квартирмейстерской части путей сообщения инженер капитан Гозиум, по повелению Вашему, проводя меня с Московской военной силой на старую Смолянку под деревню Утицу…»

Чтобы адекватно судить о распоряжениях Кутузова относительно ополчения, надо понимать, что ополчение не являлось настоящим войском, а потому и не могло быть использовано Кутузовым в качестве такового. Даже та его часть, которая поставлена была на Старой Смоленской дороге, была призвана не столько быть, сколько казаться «значительным резервом», что было отмечено ещё принцем Евгением Вюртембергским:

«Самое 15000-ое ополчение, поставленное позади генерала Багговута, на высоте между Утицей и Псаревым, со своими сверкающими копьями могло казаться неприятелю значительным резервом.»

И о чём писал уже один из первых историографов Отечественной войны 1812 года Н. А. Окунев, характеризуя

«Московское ополчение, не могшее служить против столь опытных войск, каковы французские, иначе как обманывая неприятеля насчёт многочисленности армии, под ружьем стоявшей.»

Таковым оно действительно и казалось польскому корпусу, действовавшему на этом участке позиции. Колачковский пишет, что русские войска, поставленные на Старой Смоленской дороге,

«вдвое превосходили силу польского корпуса. Задача, возложенная на последний, была трудна сама по себе, но и оттеснивши корпус Тучкова, поляки наткнулись бы на сильные резервы, готовые отразить наступление в столь опасном направлении.»

Так что вся «скрытность» расположения ополченского корпуса в районе Старой Смоленской дороги сводилась на деле к удалённому его местоположению (в 2-х верстах за корпусом Тучкова, согласно Бутурлину), скрывавшему настоящее лицо этого войска.

Что же касается ремарки Кутузова на кроки Бородинской позиции, приложенном к его донесению императору Александру: «Расположены скрытно», – то, скорее всего, эта ремарка служила объяснением того самого «искусства», которым Кутузов намерен был «исправить слабое место сей позиции». Просто, ясно и без лишних слов.

Вообще говоря, судить о намерениях Кутузова всегда непросто. Академик Е. В. Тарле писал, что

«исследователь, даже искренно любящий и почитающий этого великого русского человека, решительно обязан подвергать самой настойчивой и внимательнейшей критике каждое слово, особенно каждый официальный документ, исходящий от Кутузова, и прежде всего обязан в каждом случае спрашивать себя: кому и зачем пишет Кутузов.»

При всей своей внешней простоте и открытости Кутузов остаётся, пожалуй, самой непроницаемой фигурой в пантеоне русских полководцев. Его можно сравнить с тем искусным полководцем, о котором пишет Сунь-цзы в своём знаменитом «Трактате о военном искусстве»:

«Он должен сам быть всегда спокоен и этим непроницаем для других… Он должен уметь вводить в заблуждение глаза и уши своих офицеров и солдат и не допускать, чтобы они что-либо знали. Он должен менять свои замыслы и изменять планы и не допускать, чтобы другие о них догадывались.»

* * *
Ближе к вечеру Наполеон продиктовал Бертье, своему начальнику штаба, приказания к сражению для различных корпусов и частей своей армии, но всё еще медлил с выпуском обращения к войскам, которым обыкновенно предварял свои сражения. Что-то безотчётно его беспокоило. Что? – Расположение русских, растянувших свой правый фланг в ущерб левому, делало слишком привлекательным удар именно по их левому флангу. Однако безразличие, которое проявлял Кутузов к очевидности такого удара, заставляло Наполеона подозревать здесь некий подвох. Ему не было свойственно недооценивать противника, поэтому он вновь и вновь сверял по карте и результатам рекогносцировок свои распоряжения к сражению и вновь убеждался в том, что Кутузов просто не оставлял ему лучшего решения: демонстративной атакой на с. Бородино привязать русских к центру их позиции, заставив беспокоиться за свой путь отступления, а тем временем основными силами армии, скрытно переброшенными в ночь перед сражением на правый берег Колочи, обрушиться на левый фланг русских, частично обходя его по Старой Смоленской дороге, смять его и, заводя крыло атаки в сторону Большой Смоленской дороги, на путь отступления русской армии, довершить её разгром. Успех не казался ему сомнительным. Всё должно было совершаться «в порядке и методически», сообразно с движениями противника. Пока же он

«расположил силы свои так, чтобы не слишком рано пробудить внимание неприятеля.»

Пеле уточняет:

«Наши силы представлялись этому генералу (Кутузову. – В. Х.) в двух колоннах, направленных на центр его линии.»

Стремясь упрочить ложное впечатление относительно своих намерений и тем вернее достичь желаемого успеха при атаке левого фланга русских, Наполеон распорядился, чтобы к вечеру открыли огонь батареи, установленные против правого фланга русской позиции; «пальба продолжалась часть ночи и возобновилась на рассвете». Кроме того, пишет Фэн:

«Дабы неприятель не заподозрил нас в намерении повернуть фронт, император в течение всего дня оставлял свои штандарты и личную охрану на холмах у Бородина, где он провёл ночь с 5 на 6 сентября.»

Там Наполеон по наступлении ночи «выставил даже ярко пылающий маяк».
* * *

Барклай пишет:

«Князю Кутузову предложено было под вечер, при наступлении темноты исполнить с армиею движение так, чтобы правый фланг опирался на высоты Горки, а левый примыкал к деревне Семеновской, но чтобы вся 2-я армия заняла место, в коем находился тогда 3-й корпус. Сие движение не переменило бы боевого порядка; каждый генерал имел бы при себе собранные свои войска; резервы наши, не начиная дела, могли быть сбережены до последнего времени, не будучи рассеяны, и может быть решили бы сражение; князь Багратион, не будучи атакован, сам бы с успехом ударил на правый фланг неприятеля. Для прикрытия же нашего правого фланга, защищенного уже местоположением, достаточно было построенных укреплений, 8 или 10 батальонов пехоты, 1-го кавалерийского корпуса и казачьих полков 1 армии. Князь одобривал, по-видимому, сию мысль, но она не была приведена в действие.»

Это предложение было то же самое, что делал Кутузову и Беннигсен. Кутузов слышит это предложение с первого дня вступления армии на Бородинскую позицию и всё-таки не следует ему, как полагают критики Кутузова, напрасно. Но эти критики не замечают того, что очевидность нападения противника на левый наш фланг создавалась самим Кутузовым; что подобным расположением армии на Бородинской позиции Кутузов обеспечивал сохранение армии. А что другое могло быть для него более важным?! Ведь не мог же он не понимать, что одним сражением, пусть даже и успешным, не решается участь кампании! Что «таких воинов, как Наполеон, нельзя остановить без ужасной потери»! И что, следовательно, при существовавшем на тот момент соотношении сил даже успех сражения, достигнутый ценой «ужасной потери», не мог иметь иных последствий, кроме дальнейшего отступления армии и уступки Москвы! Всё это совершенно ясно представлялось уму Кутузова, и потому, в отличие от других генералов, склонявших его к изменению диспозиции, а значит, и к большему вовлечению армии в сражение, Кутузов был более озабочен сохранением армии как единственного условия продолжения войны и спасения Отечества. Его тактика по необходимости становилась оборонительной. Занимая большею частью своих сил Новую Смоленскую дорогу и контролируя Старую Смоленскую дорогу, Кутузов имел возможность предупредить обход противника с любой стороны и в то же время был готов к отражению атаки противника на наиболее очевидном направлении – на левом фланге, обратив войска правого фланга в источник постоянного резерва. Тем самым он имел возможность сохранить за собой позицию, а сохранение позиции и являлось ручательством сохранения армии. Вот единственный реальный результат сражения, к которому стремился Кутузов, и этот результат знаменовал в его глазах успех сражения! Споры вокруг победителя в Бородинском сражении связаны именно с непониманием главного стремления сторон: для Наполеона оно заключалось в том, чтобы разбить русскую армию и положить конец затянувшейся войне; для Кутузова же – в том, чтобы сохранить армию как единственное условие продолжения войны и залог спасения Отечества. С позиции этого главного стремления сторон становится понятен и результат Бородинской битвы, и, в частности, то, к чьей пользе он клонился.

Пеле пишет:

«Фортуна взялась исправить распоряжения русских; утром 7-го числа их левый фланг, сделавшись почти перпендикулярным к директрисе, был менее удален от правого фланга.»

Фортуна здесь была совсем ни при чём. Это был простой расчёт Кутузова, позволивший ему после Шевардинского сражения отвести войска своего левого фланга, приблизив его к правому, и остаться на позиции. Именно это вот упорное пребывание Кутузова на позиции, столь безотчётно тревожившее Наполеона, и выдаёт уверенность русского полководца в своём расположении. А потому у нас есть основания считать, что Бородинское сражение проходило по сценарию, ненавязчиво предложенному Кутузовым. Косвенно это подтверждает и Пеле, когда пишет:

«Расположение русских определило собой расположение Наполеона.»

Вечером того дня начальник артиллерии 1-й армии г.-м. А. И. Кутайсов издал свой знаменитый приказ:

«Подтвердить от меня во всех ротах, чтоб они с позиций не снимались, пока неприятель не сядет верхом на пушки. Сказать командирам и всем господам офицерам, что отважно держась на самом близком картечном выстреле, можно только достигнуть того, чтобы неприятелю не уступить ни шагу нашей позиции. Артиллерия должна жертвовать собою; пусть возьмут вас с орудиями, но последний картечный выстрел выпустите в упор, и батарея, которая таким образом будет взята, нанесет неприятелю вред, вполне искупающий потерю орудий.»

Этот приказ шёл вразрез с существовавшей в то время практикой поощрений, согласно которой потеря орудий в сражении приравнивалась к поражению. Император Александр даже счёл нужным подчеркнуть в своём рескрипте Кутузову, чтобы

«тех командиров артиллерийских рот, у которых в сражении потеряны будут орудия, ни к каким награждениям не представлять.»

Однако приказ Кутайсова даёт нам почувствовать ту решимость, которой накануне Бородинского сражения была охвачена вся русская армия, от солдата до генерала.

В этот день «со всех окрестных деревень пригоняли в Можайск множество подвод для отвоза раненых», которых много ожидалось в сражении. Это было результатом отданного накануне распоряжения Кутузова о заготовлении на каждой станции от Можайска до Москвы по 1000 подвод. Назначалось также иметь на каждой станции

«два лекаря и два фельдшера с лекарствами и перевязками. Должность их в том состоит, дабы они оставались на тех местах до тех пор, пока обстоятельства сего требовать будут, и прибывающим транспортам с больными и ранеными подавать нужную помощь. В городе Можайске есть первая станция, где больные и раненые должны собираться и откуда они будут отправляться по транспортам не менее 100 и не более 300 человек на следующую станцию, которая называется Шелковною, расстоянием от города 22 версты; от сей станции пойдут 22 версты до села Кубинского, от коего 27 верст до деревни Перхушкина, наконец 28 верст до Москвы.»

Рассказывают, что на ночь Кутузов остановился в избе, «расположенной сейчас же за главным редутом». Казачий отряд атамана Платова был послан в ночь перед сражением «вёрст за 15» от правого фланга позиции «для наблюдения за неприятельским движением, дабы он не мог зайти за фланг наш».

* * *
Заканчивался этот долгий день. В русском лагере завершались последние приготовления к сражению. Ратники оканчивали насыпи на батареях, артиллерию развозили по местам, приготовляли заряды и патроны. Солдаты чистили ружья, «острили» штыки, белили перевязи. Офицеры надели с вечера чистое белье; солдаты – по белой рубашке, сберегавшейся «про случай». Во французском лагере также чистили одежду и оружие; был отдан приказ «назавтра надеть парадную форму» (Ложье). К вечеру задул ветер, небо затянуло облаками, и наступила холодная туманная ночь. В расположениях обоих противников засветились бесчисленные костры. Они горели кругом «вёрст на двадцать пространства», отбрасывая на тёмное небо багровое зарево.

«Пламя в небе предвещает пролитие крови на земле»,

— поговаривали русские солдаты.

Разительно было расположение духа обеих армий!

«Солдаты наши, спокойные в совести своей, уверенные в помощи Бога, защитника правых, одни – после жаркого вчерашнего боя, другие – от дневных трудов, спокойно отдыхали при потухающих огнях, – пишет Ф. Н. Глинка. – Глубокое безмолвие ночи по всей линии ничем не прерывалось, кроме протяжного отзыва часовых и глухого стука работающих на батареях. Напротив того, ярко пылали удвоенные огни в стане неприятеля; музыка, пение, трубные гласы и крики наполняли отзывами окрестности. Чрез целую ночь продолжалось у них движение.»

Эта картина разительного отличия обоих станов в ночь перед Бородинским сражением приводится во многих русских свидетельствах:

«Неприятель, возбуждаемый прокламациями своего вождя, разложил большие огни, упивался чем кто мог и кипел против нас яростью; наши же, напротив, также озлобленные на французов и готовые наказать их за нашествие на Отечество наше и разорение, ими причиняемое, воздерживались, однако, от излишества в пище и питье, которого было у нас много поблизости от Москвы, и молили Бога о подкреплении их мужества и сил и благословения в предстоявшей отчаянной битве»,

— пишет Н. Н. Муравьев.

«Я слышал, как квартиргеры громко сзывали к порции: «Водку привезли; кто хочет, ребята! Ступай к чарке!». Никто не шелохнулся. По местам вырывался глубокий вздох и слышались слова: «Спасибо за честь! Не к тому изготовились: не такой завтра день!». И с этим многие старики, освещенные догорающими огнями, творили крестное знамение и приговаривали: «Мать Пресвятая Богородица! Помоги постоять за землю свою!»»

— пишет Ф. Н. Глинка.

Однако французские авторы и тут дали волю своему «плодовитому воображению» – изображают русских воинов пьянствующими накануне сражения:

«Кутузов не имел недостатка в ликере, который весьма вселял жизни в казацкий энтузиазм» (Рапп).

«Молитвы (у русских. – В. Х.) перемежались с употреблением спиртных напитков» (Лашук).

А корреспондент генерала Пюибюска даже насчитал, что в русском войске «вина у каждого солдата было по две бутылки». Всё это намеренная ложь, но она, опять-таки, даёт представление о степени достоверности французских свидетельств о Бородинском сражении.

Что же касается «шумной радости» французского лагеря, то она была инспирирована Наполеоном: за этой шумовой завесой происходила передислокация французских войск и возводились батареи для завтрашней атаки. Одну из них увидел подпоручик Н. И. Андреев, полк которого (50-й егерский) охранял лес на оконечности левого фланга 2-й армии:

«С 25-го на 26-е в ночь, близко нас, у неприятеля пели песни, били барабаны, музыка гремела, и на рассвете увидали мы, вырублен лес и против нас, где был лес, явилась громадная батарея.»

В официальном «Описании сражения при селе Бородине» даётся описание того, что происходило тогда во французском лагере:

«Неприятельская армия, превосходившая числом войск армию нашу, в ночь с 25-го на 26-е, соединив вправо от редута (Шевардинского. – В. Х.) 4-ю, 5-ю и 2-ю дивизии 1-го корпуса, а на левом берегу реки Колочи 1-ю и 3-ю дивизии сего же корпуса, перешла в то же время 3-м и 8-м корпусами и всею гвардиею по устроенным мостам при селе Фомкине на правый берег реки Колочи и заняла позицию…»

В 2 часа ночи Наполеон составил воззвание к войскам:

«Воины! Вот сражение, которого вы так желали. Победа в руках ваших: она нужна нам. Она доставит нам изобилие, хорошие зимние квартиры и скорое возвращение в отечество! Действуйте так, как действовали вы под Аустерлицем, при Фридланде, Витебске и под Смоленском, и позднее потомство вспомнит с гордостью о подвигах ваших в этот день и скажет о вас: и он был в великой битве под стенами Москвы!
7 сентября в 2 часа пополуночи
Наполеон.»

Во французской историографии распространено мнение, что Наполеон был болен накануне Бородинского сражения, и это якобы повлияло на нерешительный результат сражения. Однако камердинер Наполеона Констан пишет обратное:

«он не был болен в такой сильной степени, как об этом заявляет г-н де Сегюр.»

И свидетельство генерал-адъютанта Раппа, дежурившего в палатке Наполеона в ночь перед Бородинским сражением, вполне это подтверждает:

«Настала ночь. Я был дежурным и спал в палатке Наполеона. Отделение, где он спал, обычно было отделено полотняной перегородкой от другой, где спал дежурный адъютант. Император спал очень мало. Я будил его несколько раз, чтобы передать ему рапорты с аванпостов, которые все доказывали, что русские ожидали атаки. В три часа ночи Наполеон позвал камердинера и приказал принести себе пунша; я удостоился чести пить его вместе с ним. Он осведомился у меня, хорошо ли я спал; я ответил, что ночи стали уже свежими и что меня часто будили. Он сказал мне: «Сегодня нам придется иметь дело с этим пресловутым Кутузовым. Вы, конечно, помните, что это он командовал под Браунау. Он оставался в этом месте три недели, ни разу не выйдя из своей комнаты; он даже не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Генерал Беннигсен, хотя тоже старик, куда бойчее и подвижнее его. Я не знаю, почему Александр не послал этого гановерца заместить Барклая». Он выпил стакан пунша, прочел несколько донесений и продолжал: «Ну, Рапп, как ты думаешь, хорошо у нас пойдут сегодня дела?» – «Без сомнения, Ваше Величество; мы исчерпали все свои ресурсы и должны победить по необходимости». Наполеон продолжал своё чтение и потом заметил: «Счастье самая настоящая куртизанка; я часто говорил это, а теперь начинаю испытывать на себе». – «Как, Ваше Величество, помните, Вы сделали мне честь сказать под Смоленском, что дело начато и надо довести его до конца. Именно теперь это справедливо более, чем когда-либо; теперь уже некогда отступать. Кроме того, армия знает своё положение: ей известно, что припасы она может найти только в Москве, до которой ей осталось всего лишь 120 верст». – «Бедная армия! Она сильно-таки поубавилась; но зато остались лишь хорошие солдаты; кроме того, и гвардия моя осталась неприкосновенной». Он послал за Бертье и работал до половины шестого.»

В 5 часов утра от Нея явился офицер и сообщил, что маршал по-прежнему видит перед собой русских и ожидает только повеления, чтобы начать атаку.

«Это известие, – пишет Сегюр, – казалось, вернуло императору силы. Он поднимается, зовет своих и выходит из палатки, восклицая: «Наконец они попались! Вперед! Идем открывать ворота Москвы!».»

Была уже половина шестого, пишет Рапп.

«Мы сели на лошадей. Трубили трубы. Слышался барабанный бой. Лишь только войска заметили императора, раздались единодушные клики. «Это энтузиазм Аустерлица, – сказал Наполеон. – Прикажите прочесть воззвание».»

В сопровождении своей свиты он доехал до Шевардинского редута. Здесь ему подали стул. Он развернул его спинкой вперёд и оседлал, затем взял подзорную трубу и стал смотреть в неё, поставив локти на спинку стула. Ничего нельзя было разглядеть сквозь туман, расстилавшийся вокруг. Он опустил трубу и втянул носом воздух. Он любил этот момент, предшествующий началу сражения, когда природа как будто замирает, внимая его воле. Было тихо, холодно и туманно. Тут выглянуло солнце.

«Сегодня немного холодно, – заметил Наполеон, обращаясь к свите, – но восходит прекрасное солнце. Это солнце Аустерлица!»

Окружающие наперебой стали повторять его слова, соглашаясь с их счастливым предзнаменованием.

Да, это было солнце. Но это было солнце Бородина, и на этот раз оно поднималось на стороне русской армии.